Бесовская таратайка

В следующую секунду панели сорвались с крепежей и рухнули на проезжую часть, блокируя возможный объезд грузовика слева. Сам же грузовик врезался в фонарный столб, и тот упал, ударившись о стену дома, перекрыв таким образом объезд справа.

Разъяренный Токарев до отказа утопил педаль газа, бросая “Козлик” следом за автобусом, который, тем временем, выпрыгнул на тротуар и, не обращая внимания на брызнувших во все стороны прохожих, не снижая скорости, домчался до перекрестка и повернул налево.

Своим рискованным маневром водитель зеленого автобуса не только перекрыл улицу, отрезав от себя большую часть преследователей, но и смог увеличить отрыв от нас метров до семидесяти. И этот разрыв все увеличивался, потому, что через пару кварталов мощность двигателя нашей машины стала падать, а в салоне сильно запахло бензином.

– Шланг сорвало! – в отчаянье закричал Токарев, и в этот момент я увидел, как на приближающийся к нам перекресток откуда-то слева выбежал человек в сером плаще и черной шляпе. То, что он держал в руках, заставило меня рвануть ручку двери на себя и с криком:

– Атас! – выпрыгнуть из стремительно несущейся машины.

Кувыркаясь и обдирая лицо и руки об асфальт, сквозь треск рвущейся на мне одежды, я услышал длинную автоматную очередь, визг тормозов, а потом звук взрыва.

После очередного кувырка я сильно ударился головой о бордюр и, на мгновение, потерял сознание.

19 часов 10 минут.

Я очнулся, лежа на животе. Ободранные ладони и лицо горели, будто опаленные огнем, кровь заливала мне глаза.

Я поднял голову и увидел у стены дома завалившийся на бок “Козлик”, над которым, вперемешку с черным дымом, вздымались языки пламени, черную “Победу” на перекрестке, и человека в сером плаще, бегущего ко мне со “Шмайсером” в руках.

– Не стреляйте, – заплакал я, лихорадочно соображая, куда делся мой пистолет.

Наконец, я ощутил, что он почему-то лежит под моим правым бедром. Автоматчик перешел на шаг, как бы отсчитывая последние метры до огневого рубежа в тире. И, хотя до него было метров двадцать, я узнал в нем “командировочного”, которого я заприметил вчера в холле гостиницы.

– Ну пожалуйста, не стреляйте! – завизжал я как можно унизительнее, катаясь при этом по асфальту, что бы помешать ему прицелиться. Одновременно с этим я нащупывал свой пистолет.

Это был старый трюк.

Мой инструктор по нештатным ситуациям, трек по фамилии Кастатис, как-то рассказывал мне одну историю, о том, как однажды, на фронте, где он воевал в составе гвардейской разведроты, двух его товарищей, разведчиков, взяли в плен при переходе через линию фронта.

Когда их, в ожидании абверовцев, стали допрашивать в штабной землянке части, в расположение которой они, потеряв в темноте направление, по ошибке забрели, один из них, молоденький комсомолец, стал корчить из себя героя. Кричал: ”Слава Сталину!” и “Гитлер капут!”. В результате, озверевшая от окопной жизни солдатня переломала ему все ребра.

Другой, когда принялись за него, после первых же ударов упал на колени и стал молить о пощаде. Он катался по полу и рыдал, умоляя сохранить ему жизнь, а потом очень натурально обмочился. Офицер брезгливо отвернулся, а солдаты довольно заржали, на секунду ослабив внимание. И этого оказалось достаточно, чтобы разведчик добрался до автомата и одной очередью скосил всех, кто был в землянке. После этого он забросал окоп гранатами и, благо – дело было ночью, ушел к своим, прихватив с собой несгибаемого сталинца и, в качестве языка, тяжело раненого немецкого офицера. Каким-то образом он дотащил обоих, не смотря ни на минное поле, ни на ураганный огонь фашистов, и при этом ухитрился не получить ни царапины…

– Не стреляйте! Пощадите! – умолял я, а пистолет, снятый с предохранителя, был уже у меня в правой руке, прижатой к бедру.

– Ради всего святого! Не надо!

Я встал на колени и поднял вверх, будто надеясь защититься, левую руку. Человек с автоматом остановился, навел на меня свое оружие, и в этот момент я упал на левый бок и трижды по нему выстрелил.

Первая пуля только сбила с его шляпу, зато две последующие попали моему противнику в голову. Его отбросило назад, но он все же успел нажать на спусковой крючок. Очередь простучала по стене дома, зазвенели и посыпались стекла, взвизгнули срикошетившие пули, и что-то больно впилось мне в спину, чуть ниже правой лопатки.

Я подполз к поверженному противнику и, используя его тело, как прикрытие, несколько раз выстрелил по черной “Победе”. В ответ застрекотал еще один автомат. Снова над головой засвистели пули, и я уткнулся головой в асфальт. Меняя обойму, я услышал сзади нарастающий треск мотоцикла. Оглянувшись, я увидел, что к перекрестку на большой скорости мчится мотоциклист, одетый в милицейскую форму. Стрелок из “Победы” тут же перенес свой огонь на него, и милиционер вместе с мотоциклом завалился на бок, после чего юзом проехал еще несколько метров.

Послышался звук заработавшего двигателя, и я, выглянув из своего укрытия, увидел, что черная “Победа” быстро удаляется в ту сторону, куда до этого умчался преследуемый нами автобус.

Сделав ей вслед несколько безрезультатных выстрелов, я встал на ноги и, сунув пистолет за пояс, подошел к упавшему мотоциклисту. Тот лежал, слегка шевелясь, и никак не мог выбраться из-под придавившего ему правую ногу “Урала”.

– Живой? – спросил я его.

– Нога, – простонал, судя по погонам, старшина милиции.

Я поставил мотоцикл на колеса и увидел, что правая штанина мотоциклиста изодрана в клочья и потемнела от крови.

– Идти сможешь?

– Не знаю, – ответил старшина слабым голосом, осторожно садясь, морщась при этом от боли и очумело мотая головой: – Ты-то хоть цел?

– Потом посмотрим, – сказал я, усаживаясь на сидение мотоцикла: – Передашь – Кожемяка продолжает преследование.

С этими словами я выжал сцепление и толкнул ногой рычаг. Вопреки ожиданиям, мотоцикл даже не вздрогнул. Я попробовал еще раз с тем же результатом.

– Отбегала лошадка, – констатировал старшина, со стоном пытаясь встать. Он выпрямился, перенеся вес на левую ногу, и, осмотрев поле боя, сказал:

– Как на фронте.

Я обнаружил, что все еще сижу, вцепившись в руль мотоцикла и, опираясь на дрожащую от напряжения ногу, тупо смотрю в одну точку. Старшина, сильно хромая, подошел ко мне и спросил хриплым голосом:

– В машине кто-нибудь остался?

“Машина!” – полыхнуло у меня в голове, и я бросился к объятому пламенем “Козлику”. Резкая боль в спине заставила меня перейти на шаг.

– А все туда же – в погоню, – услышал я голос старшины, который остался на месте, держась за мотоцикл.

– Зинченко! Токарев! – позвал я: – Мужики, кто живой, отзовитесь!

Ответа не последовало, и я почувствовал, как слезы сами собой хлынули у мне из глаз.

– Суки! – закричал я: – Суки! Суки!

Выхватив пистолет, я выпалил оставшиеся в обойме патроны вслед давно уехавшей “Победе”. Когда обойма опустела, затвор откинулся в заднее положение, и спусковой крючок заклинило.

В окрестных домах уже давно горел свет во всех окнах. А самые любопытные из местных жителей уже бочком подходили к месту перестрелки.

Справа на перекресток медленно выкатился грузовик, водитель которого во все глаза таращился то на горящий “Козлик”, то на ободранного, с пистолетом в руке, плачущего меня. Наконец, ударив по тормозам, он выпрыгнул из кабины и, подбежав ко мне, спросил:

– Что случилось? Помощь нужна?

Не в силах говорить, я указал на сползающего на землю старшину. Водитель бросился к нему и помог сесть. Мотоцикл с лязгом рухнул на асфальт.

– Да он же в бок ранен! – воскликнул водитель.

Осмелевшие местные жители, тут же обступили место происшествия. Кто-то уже спешил с ведрами, полными воды, к горящей машине.

Какой-то мужчина подошел ко мне и спросил:

– Тоже ранен?

Я непонимающе посмотрел на него, но он уже осторожно обнял меня за талию и повел от “Козлика”. Сделав несколько шагов, я почувствовал, что ноги перестают меня слушаться. Какая-то женщина вскрикнула: