Дни Стужи

— Поодиночке, говоришь, — Стас не отводил взгляда от снимков, — это, конечно, хорошо. Будем надеяться, что нам хватит везения на весь остаток года.

___________***___________

Вышли задолго до рассвета.

Заперев двери и запечатав их знаком, Стас опустил в карман полушубка массивный ключ, подергал дужку замка и неторопливо поднялся по ступеням к притопывающему на морозе Ивану. До ближайшего постоялого двора с теплой конюшней предстояло еще прошагать мимо пары одиноко стоящих высотных домов — пустых, заросших ломкой белой мороз-травой, вывернуть к древнему, выгнувшему спину над заброшенной железной дорогой мосту и идти вдоль него.

Напарники размеренно шагали посреди улицы, внимательно поглядывая на темные окна и подъезды, хотя опасности не ждали — места были хорошо знакомые, не раз ими чищеные, но привычка везде и всегда соблюдать осторожность давно стала неотъемлемой частью их натуры. Потому и дожили они до своих лет достаточно здоровыми телесно, и в своем уме остались. Непроглядно-черное брюхо моста закрывало звезды, в глубине, под опорами, что-то шевелилось, попискивало, но, судя по ощущениям, угрозы не представляло — одна ночная живность ест другую, картина понятная и естественная.

Зажелтело впереди окошко постоялого двора, донесся запах свежего хлеба, всхрапнула чья-то лошадь — видимо, кто-то спешил, тоже встал до рассвета. Может, курьер, а может, купчик с вечера загулял да решил поутру проветриться.

Не заглядывая в дом, маги прошли к длинному бетонному ангару, в котором размещалась платная конюшня. Сонный служитель, потирая кулаком глаза, провел их к отдельному ряду узких стойл, из которых неслось тихое шипение.

Иван вывел сине-черного, пахнущего сухим горячим песком полоза, ласково потрепал по вытянутой морде. Тот сразу же извернулся и ткнулся носом в Стасово плечо, настойчиво шипя и пытаясь облизать его красным раздвоенным языком.

— Да погоди ты, погоди же ты, Уголек.

— Разбалуешь. Испортишь скотинку, — тяжело вздохнул Иван, глядя, как друг роется в кармане полушубка, доставая завернутое в тряпицу засахаренное яблоко. — И ведь заранее прихватил. Я тебе сколько раз говорил, чтобы ты его не кормил сладким, а?

— Да не гунди ты, Вань, — отмахнулся Хромой, умильно наблюдая, как Уголек хрумкает яблоко.

Перед воротами, из которых тянуло холодом, полоз замешкался, замотал головой, но все же позволил вывести себя на улицу и, вздохнув, побрел к стоявшим под навесом легким саням. Держать полоза и сани возле своего дома напарники считали нецелесообразным — уход, кормежка, еще одно теплое помещение… при мыслях об этой мороке они дружно махали рукой и предпочли ежемесячно платить хозяину постоялого двора. Да и, содержание неприхотливых выносливых полозов обходилось куда дешевле, чем лошадей, не говоря уже о неповоротливых колесных сооружениях, которые по старинке называли автомобилями.

Иван тихонько чмокнул губами, тронул поводья, и Уголек сразу пошел своим странным скользящим аллюром. Стас заворожено смотрел, как рептилия с неземной грацией выбрасывает вперед сначала задние, потом передние ноги, поводит из стороны в сторону вытянутой сплюснутой головой, стреляя ярко-красным языком.

Небо из черного делалось фиолетово-бархатным, побежала по краю апельсиновая полоса рассвета, чуть ниже проступило серо-стальное лезвие безоблачного зимнего утра, почти прозрачное, еще не налившееся холодной звенящей синевой.

— Приехали, — Иван спрыгнул в снег, повел Уголька к развалинам, оставшимся от древнего ангара неподалеку от заброшенной железнодорожной станции. Примотал поводья к торчащей арматуре и кивнул Стасу. — Давай. Запечатывай и двинули. Чего тянуть.

Хромой аккуратно выбрался из саней, придерживая под мышкой связку кольев, высотой ему по грудь. Развязал стягивавшую их бечевку и зашагал вокруг саней, глубоко втыкая колья в снег. Окружив сани с запряженным у них Угольком этим странным частоколом, пошел в обратную сторону, касаясь рукой верхушки каждого кола. В ответ на них загорались прозрачно-белые огоньки, а между кольями возникала прозрачная, чуть подрагивающая завеса.

Коснувшись последнего навершия, Стас подхватил объемистую сумку, повесил ее на плечо, и напарники двинулись к станции. Иван оглянулся — возле разрушенного ангара никого не было, и только подрагивал возле дальнего угла здания морозный воздух.

____***____

— Вроде чисто всё. Прямо как на снимках, что купец прислал, — прошептал Иван, приглядываясь к вьющейся между сугробов тропке, выходившей на большую утоптанную площадку, заставленную старыми рассохшимися столами с наваленным на них барахлом. Рядом со столами тоже лежали кучи тряпья, коробок, потрепанных книг и прочего маловразумительного хлама, который составляет большую часть товара любой барахолки. Только перед здешними прилавками не было ни души. И ни единой снежинки не упало на потрескавшиеся доски. Здесь стояла вечная жара, от которой почва растрескалась и спеклась в камень.

Стас подумал, что все это напоминает какой-то безумный кусок янтаря, в который вместо насекомого поместили несколько сотен метров пространства, вырвав его из времени. С того момента здесь постоянно царило лето. Непонятно откуда лился неживой желтый свет, листья на деревьях, окружающих площадку, сохранили цвет, но казались вырезанными из бумаги, стволы потрескались, некоторые ветви так и остались поднятыми порывом ветра, улетевшим больше сотни лет назад.

И тишина.

Мертвенная напряженная тишина.

— Ладно, чего разлеживаться? Тропка вроде всегда безопасной была, ни Каблучков, ни Мальчика-Отличника не видно, так что быстро проходим напрямую, во-он до того стола, где швейная машинка лежит. Возле него сворачиваем и проходим краем, между рядами не идем, не нравятся мне вон те две выбоины.

Иван молча кивал. Стас, как всегда, выбирал наиболее безопасный и простой путь. Следовало просто идти за ним шаг в шаг и смотреть по сторонам.

Тропинка, ведущая к развалу, тоже была странной, чужеродной, вызывающей озноб. Довольно широкая — два человека спокойно разойдутся, чуть повернувшись боком друг к другу, — она тоже была покрыта сухой теплой пылью, отчего громоздящиеся по бокам сугробы казались еще более нереальными. Кое-где снег нависал над тропинкой белыми языками, державшимися непонятно на чем. Ивану очень хотелось дотронуться до снега рукой, сбросить на землю, но он не решался. И никто из тех, кто здесь проходил, так и не решился, насколько он знал.

Стас уверенно дошел до конца дорожки, давно было известно, что она достаточно безопасна, и остановился у покосившегося столба, с которого свисал до самой земли оборванный провод в черной оплетке. Здесь уже чувствовался сухой жар, исходящий от почвы, льющийся сверху, ощупывающий неслышными волнами лица незваных гостей.

— Ну что, двинулись? — тихо спросил Стас, не оборачиваясь, и, не дожидаясь ответа, сделал первый осторожный шаг.

Исчезло время. Пространство сузилось, наполнилось сухим запахом мертвой земли и попавшего в ловушку тепла. Нестерпимо громкие звуки падали и вязли в томительной глухой тишине.

Иван шел позади, вполоборота к Стасу, контролируя происходящее по бокам и позади.

Шаг, другой.

Куча синевато-серого тряпья. Шевельнулась?

Нет, показалось.

Надвигается угол стола, окантованный полосой ржавого металла. Со стола свисает угол разодранной коробки, внутри навалены пожелтевшие ломкие брошюрки, названий не разобрать.

Там, за куполом молчания, распахивается бесконечное зимнее небо, тянут к нему голые ветви перекрученные замерзшие деревья, вспыхивает под солнечными лучами пушистый белый снег. Здесь — годами недвижные тени и тишина.

— Стой, — тихо сказал Стас. Иван замер раньше, чем услышал слова напарника. Почуял..

Опустившись на корточки, Хромой задумчиво посмотрел туда, где подрагивало над неприметным бугорком прозрачное марево.

— Видишь? Или мне мерещится? — показал он присевшему рядом напарнику.

— Нет, не мерещится. Дрожит воздух, дрожит, — Иван всмотрелся в марево: оно нравилось ему все меньше и меньше.