В шкафу скелет и крылья

После того как Евдокия в ответ на сетования Татьяны по поводу перегревшей кофеварки сообщила, что сумеет приготовить приличный кофе в джезве, взаимная симпатия возросла еще больше. За несколько месяцев умасливания клиентов детективного агентства Дуся и вправду насобачилась варить отличный кофе. А под хороший кофеек хозяйка и гостья окончательно сблизились, из уютной Таниной гостиной не хотелось уходить, первая жена Котова охотно рассказывала о прошлом: вспоминала туристические походы, верных друзей нахваливала. О настоящем практически не заикалась. Как будто подвела черту под жизнью после развода с Котовым. В прошлом Коля – был, последние года Татьяна провела с детьми, друзьями, родственниками. К нынешней Колиной жизни – в бизнесе и браке – Татьяна относилась подчеркнуто безразлично, хотя незримая черта была все-таки подведена словами: «Коленька хороший человек, Евдокия, порядочный».

«И что ж такой порядочный-то жен пачками бросает?!» - едва не поинтересовалась Евдокия.

Болтовня о прежней благодати, слов нет, Дусю тронула. Но много не дала. Молодую сыщицу прежде всего интересовало настоящее, Татьяна же, что несколько странно для застрявшей у плиты домохозяйки, упорно не хотела сплетничать.

Старший сын Татьяны Дусе не понравился категорически - у парня было такое лицо, словно за щекой пригрелась долька лимона, а верхняя губа дерьмом намазана, и Эдик вечно к ней принюхивается. Кислое выражение на лице оболтуса и иждивенца прописалось очень прочно, вероятно навсегда (порода вечно недовольных). Эдуард день-деньской сидел в своей комнате, уютно свесив ноги с шеи мамы, и презирал весь свет.

Евдокии досталась пренебрежительная гримаса за то, что бегает по найму. По папеньке он прошелся, мол, вкалывал, как бес, а тратить не умел. Юлька – хорошо устроилась. Мама – клуша. Дед - «сапог». Бабуля – пуп земли на ровном месте.

После недолгого разговора с Эдиком хотелось вымыть руки.

-  Может, поклубимся вечерком? – довольно быстро предложил сын недавно упокоившегося. Дусю он рассматривал кем-то вроде прислуги, такой девице за счастье погулять с хозяйским отпрыском. – Только шмотки поменяй… Отстой.

После этих слов у Евдокии, прямо скажем, челюсть слегка отвисла. Более хамского предложения Землероевой еще не делали. Откормленный барчук лениво развалился на диване, заваленном журналами, и только что чресла в ее присутствии не почесывал. Пятнадцать минут назад, когда Дуся только зашла в его комнату, Эдик лениво перелистывал один из таблоидов, увидев Евдокию, вместо «здрасьте», буркнул, щелкнув пальцами по глянцевому развороту с фотографией раскрученного мужского дуэта:

-  Видала уродов? Для лохов лабают, типа – звезды. – И зевнул: - Чудилы, блин.

Дуся быстро поняла, что любое проявление таланта и усердия на Эдика зевоту нагоняет. Идеология глиста равномерно и гладко проступала на упругих щечках: «Круто жить по кайфу за чужой счет; долбаться на работе – стремно, пусть лошади работают, они там дохнут». 

И забежим немножечко вперед. Через несколько дней, когда Эдуард перестал пыжиться и корчить из себя невесть что, он снизошел до разговора с Дусей по душам. (Наверное, соскучился просиживать задницу в одиночестве – друзей у кислых негодников всегда в недостатке.) Подловил Землероеву на внутренней лестничной площадке и начал с хитрой жалобы:

-  Засада, денег нет. Не знаешь, когда наследство раздавать будут? А то запарился уже тут ждать…

Из разговоров с Юлей Дуся знала: в последнее время папа Котов – в воспитательных целях - лишил оболтуса ежемесячной субсидии и маме Тане строго приказал не раскошеливаться. Оболтус взял паузу от развлечений, расположился на диване и начал монотонно ждать, когда на него откуда-то сверху просыплется манна.

Пока не сыпалась. Пришлось собирать глянцевые журналы по соседним квартирам. Кино и музыку оболтус презирал – «жевачка для лохов», до книг и музеев его культурный уровень не поднимался, так что – скука. А на скуку, как известно, и Дуся щука, а вовсе не карась.    

Уныло и долго жаловался Эдик на житье-бытье. Себя расписывал в превосходных красках радетеля за ближнего: «Видала, какой мамахен стала? Я постарался. Не прошло и десяти лет. Намекал ей, намекал – надо за собой ухаживать, надо за собой следить – парикмахерские там, салоны всякие, шмотье... Добился». Евдокия уже прекрасно представляла, как звучат Эдиковы неустанные намеки – наотмашь в лоб. «Валька тоже… лох. Не может преподу «франклина» в зачетку сунуть. Дал в лапу – все, зачет, гуляй студент!» Радетелем и благодетелем расписывал себя Эдик Котов. Причем совершенно серьезно. На голубом глазу.

Тем же вечером, встретившись с Паршиным, Дуся взяла назад некоторые свои слова:

-  Помнишь, я тебе говорила, что впервые встретила такую отъявленную, красочную пакость, как Эдик Котов? Прямо-таки опереточный мерзавец в полный рост, после него остальные подозреваемые – херувимы и ангелы кротости. Сегодня, Олежка, хочу покаяться: была не права. - Дуся ернически склонила «повинную головушку». - Облыжно обвинила парня. Мерзавец из Эдички ни дать ни взять – карикатурный. Просто смех, какая сволочь. А наш убийца, прости за дифирамбы, ради дела стараюсь, – личность неординарная, трудолюбивая, изобретательная и где-то даже – с полетом. Согласен?

-  Насчет Эдички не очень понял, – нахмурился Олег. – Юлия его давно знает, он большой хитрец и…

-  Да вся его хитрость – тупая и прямолинейна! – на полуслове прервала Землероева. – И отец с матерью видят сына насквозь! Почему, ты думаешь, великовозрастный обалдуй целыми днями баклуши бьет? Почему Котов не запихнул его в институт – самый распоследний, на платное место, для лодырей и дебилов?! Да потому, Олег, - Дуся склонилась через столик небольшой кафешки, где они встречались с Паршиным, - что отец и мать прекрасно знали, Эдик – непроходимо ленив и туп.