Страница 4 из 6
Иногда хотелось неизведанной романтики, и я шёл к Алёне. Эта полуребёнок, полуженщина не могла начать пока не наслушается вдоволь соловьёв теплой летней ночью или пока не заставит меня посмотреть душераздирающий фильм об основах творческих отношений. Затем обязательно следовало обсуждение картины, её глубокий анализ, притягивание за уши того, кто сидит сейчас рядом, затем имитация бурной страсти, и моё дымящееся тело можно было обнаружить в любом месте, где нас заставал жизнеутверждающий финал интеллектуальной беседы. Однажды это случилось на берегу реки и пара усатых рыбаков, побросав свои удочки, наблюдала за нами из-за кустов. Когда же Алёна, вытирая губы платочком, их заметила, они, как ни чём не бывало, держали в руках свои длинные палки, нацеленные на другой берег.
Была ещё одна женщина бальзаковского возраста. Я посещал её в дни, когда хотелось тишины и чего-нибудь вкусненького. Она играла мне на пианино, просила что-нибудь починить, скорей не из-за надобности, а чтобы посмотреть на мужика за работой. Стояла рядом, вытирала незаметно слезу и смотрела. С удовольствием, по моей просьбе приносила молоток или пассатижи, и только потом приглашала меня на ложе, заблаговременно приготовленное в наспех задрапированной спальне (отвалившиеся обои было не скрыть, кровать страшно скрипела). Давно разведённая, с двумя уже взрослыми детьми, про которых она рассказывала долго и с любовью, теперь вот лежала со мной недолюбленная, уставшая, со шрамом внизу живота от кесарева сечения. Променявшая по молодости девичью фамилию Ларина на эрзац Клопова. Вступившая в неравный бой с самим алкоголем в лице спившегося мужа. Конечно, я пытался восполнить её жизненные потери. Потом мы обязательно пили по бокалу хорошего вина, вместе готовили символический ужин, она в моей рубашке, я в её халате (так ей хотелось), глаза её светились, мне было приятно, но жить в таком умилении я бы долго не смог.
Чуть позже я узнал, что она выгоняла детей из дому на эти два часа, чтобы побыть со мной, и они вынуждены были гулять и в дождь, и в снег, но раньше домой не имели права приходить.
Ещё я мог пойти к девушке по имени Маша. Она была дочкой нашей классной дамы, но жила теперь отдельно от всего этого школьного безумия. Со времён, когда я ещё посещал это унылое заведение, я помню её малышкой: красное платье в белый горошек, розовый бант больше головы, один носочек съехал в сандалику на спичечной ножке. «Маша, вынь палец изо рта!» Мама приводила её на классные часы, не с кем было оставить. Тогда я представить себе не мог, что в один прекрасный летний день, мы встретимся с ней на скамейке в прохладном парке. Она уже взрослая, статная девушка от радости встречи потащит меня к себе на квартиру, где тихо и без всякого особого пафоса признается в давней своей любви ко мне и соблазнит, так по-детски просто (губы липкие от мороженного), словно всю жизнь только и ждала когда же она, наконец, вырастет, чтобы ей позволено было делать такое.
Теперь она иногда робко звонила мне и шёпотом просила приехать. По возможности я являлся к ней с редким букетом гвоздик и шоколадкой. Встречи становились все трагичнее и короче. На последней, полной тяжкой неизбывности, лицо её было мокро от слёз. Она просила остаться, но я ушёл. Как мне было объяснить этой хрупкой прозрачной, до чистоты алмаза, душе, что я бы умер за неё, потребуй от меня провидение в тот момент такой жертвы. Но глаза её были тревожны и зрачки всё время блуждали, в какой-то своей искусственной темноте. Это была не моя трагедия.
И я пошёл к Алле, поскольку она покинула меня утром, даже не разбудив, и не попрощавшись. Я всё-таки решил её убедить в бесплодности задуманного и заодно воспользоваться плодами своего убеждения немедленно ибо, … ибо!
Дверь в кабинет Аллы оказалась заперта. Не придавая этому никакого особого значения, я решительно настроился подождать, но секретарша Варя сказала, что Алла Велиановна уехала по делам и будет не скоро. Как раз в это время в кабинете, что-то громыхнуло, и стыдливая замершая в испуге тишина, стала сочиться через невидимые щели из-за закрытой двери, сквозь замочную скважину которую мы с Аллой не раз сами затыкали кусочком скомканной бумаги или просто оставляли там ключ. «По делам говоришь?» – Варя невозмутимо кивнула головой. Я подошёл к двери и заглянул в замок – ключ был на условленном месте изнутри. Ещё не зная, что сказать, и что сделать, я вышел из приёмной в некоторой задумчивости. Проходя мимо стола Наташи-бухгалтера, улыбнулся ей многозначительной всё позволяющей улыбкой. Она посмотрела мне в след тепло и долго. Мы держали взгляды, пока я не воткнулся правым ухом в косяк выходной двери. Кто-то противно хихикнул.
Поступок Аллы меня почему-то совсем не задел, наоборот я уговорил себя порадоваться за неё, она смогла, найти мне замену, пусть на это короткое время, но смогла. Хотя осталось ощущение, что меня выплеснули на тротуар вместе с водой из тазика, где только что с любовью тёрли мои подмышки. Теперь я сидел голенький на холодном асфальте и с интересом разглядывал проходящие мимо женские икры. Авось кто подберёт!
Двигаясь в солнечном тепле улицы, я не мог подавить в себе всё нарастающего влечения к Алле, теперь, и к Наталье и вообще к любой другой совершенно незнакомой женщине проходящей мимо. Меня бросало то в жар, то в холод. Дрожь пробегала по ставшим вдруг чутким телу, ведьмиными кругами. Я закурил, и дым эровидными формами клубившийся вокруг меня только добавил внутренней щекотки. Вспомнилась учительница английского языка, одна мамина знакомая, которая по дружбе согласилась подтянуть меня по предмету. Она всегда сидела за столом, где мы произносили гаммы из английских слов, в домашнем халатике с пушистым воротничком из дымчатого меха; и когда я специально неправильно произносил времена глаголов, она, пытаясь мне донести правду о них, сильно наклонялась, почти вываливая на стол свои шары, покрытые прозрачной кожей с синенькой чёрточкой жилки на левом, правом…ух! До занятий ли мне было! Отороченные мехом они ещё долго приходили ко мне во снах и жили в них семяпроизвольной жизнью.
Мозг отказывался работать. Раздражение охватило всё тело. Я пил кофе и ходил по вечерним улицам то, ускоряя, то замедляя шаг. И тут меня посетила ещё одна шальная мысль. Ответ на вопрос из старой Советской песни, которую я зарядил вслух, дабы охладить свой не в меру разыгравшийся пыл.
«А с чего начинается Родина?» – пропел я сам себе протяжно и задумался. Открытие тут же сразившее меня, конечно, не будет воспринято другими людьми, так как мной в период вынужденной сублимации, но доля голой правды в этом есть. Я вдруг с прозрачной ясностью понял, что Родина начинается не в степях, где качает нефть Натальин рогач и не на передовой космических достижений, и не в Кремле под крылом важных мужей, а в нашей областной больнице. Там, на одном из многочисленных этажей есть специальная голая комнатка по добыванию анализов спермы: без окон, с холодным всё заполняющим искусственным светом, оборудованная красной кушеткой на твёрдых железных ногах и высоким умывальником, чтобы туда не совали лишние части тела. Именно здесь достигается равенство прав между угрюмым токарем седьмого разряда, простудившим простату на зимней рыбалке, и подмочившим свою репутацию в чужеродной вагинальной среде представителем закона. Сей образчик, можно было бы сделать паттерном жизни этой страны, ведь именно отсюда выходят раскрасневшиеся мужья в сопровождении несколько смущённых супружниц, без которых стрессовая добыча спермы в таких условиях была бы затруднена; вынужденных теперь лечиться вместе и свято верящие в то, что брызги из общественного унитаза случайно достигшие мужниных причиндалов, являются причиной их бесплодных несчастий.
На пятый день терпение моё просто иссякло. Его не осталось. Я стал заглядываться на толстушек, понимая, что они более лёгкая добыча, чем все остальные, приноравливаясь искоса к обтянутому колготами жиру. Оголённые женские плечи, и руки, даже бутылочной формы, вызывали у меня головокружение. При виде ног любой формы и длинны из под юбок, я просто опускал глаза, потому что в них начинали плыть оранжевые круги. И только теперь я согласился сам с собой и позвонил Наташе-бухгалтеру. Алла её отпустила с работы по первому требованию. Бессмысленный душ в преддверии её прихода, странная нервозность, успел ещё раз вспотеть. Вот – звонок в дверь, разогнавший мурашек по всему телу.