Страница 24 из 26
Должно быть, от усталости, а может, из-за неверного, нутряного света, в глазах у него помутнело, и словно рябь прошла по озерной глади. Вот уже не старая штольня вокруг, а бесконечное, усеянное самоцветами поле. Надо головой — легкое, шелковое небо струится на ветру, как развернутый флаг. Жемчужно переливаются облака, похожие на складки ткани, в которых запутались плененные солнечные лучи. Неуловимо изменился и сам каменщик, и, будто крохотное пламя керосинки мерцает внутри закопченого плафона, сквозь аляповатую маску симпатяги-шахтера проглянула какая-то нечеловеческая, почти невыносимая красота.
- Что это? Где мы? - прошептал восхищенно Марк. - Ведь это не ад?
- Нет такого места, как ад, - наставительно произнес каменщик. - Есть места честные и лживые — где обитают химеры, призраки, зыбкие миражи... Там все выглядит не так, как на самом деле. Это место — честное.
«В самом деле, что может быть честнее земли, неба и камней, - молча согласился Марк, - даже если назвать их странным словом «зеликономы»».
Беседовать с каменщиком оказалось легко. Можно было говорить, или думать, или только ощущать в себе зародыш мысли — как он тут же принимался рассказывать.
- Зеликономы? Это ваши, Марк Олегович, соплеменники. Хомо сапиенс. Люди, как вы их называете. Таково ваше истинное обличие.
«Нет, - не согласился Марк, - люди — больше, чем простые камни. При всей своей ограниченности, ничтожности, трусости — они живые. У них есть душа».
- А кто говорит, что у камней нет души? Вы слишком много о себе воображаете. Вот в чем ваша проблема. Главная ваша беда, я бы сказал, корень всех заблуждений и ошибок. Вы ничего не понимаете ни о себе, ни о мире.
Марк пожал плечами. Он ничего не хотел понимать, ни о мире, ни о себе самом. Только жить, и чтобы Алена была рядом.
А каменщик, тем временем, поднял два небольших куска породы — зеленоватый с темными прожилками, похожий на малахит, и прозрачно-серый, возможно, кварц — и протянул ему.
- Вот, пощупайте. Чувствуете?
Кварц оказался чуть теплым, зато малахит едва ли не обжигал пальцы. Марк отдернул руку, но тут же потянулся снова — от прикосновения к зеленому камню словно жаркая волна прошла по телу и, докатившись до сердца, разбудила его, как солнце — цветок, наполнила силой и светом.
- Тепло — это жизнь, - пояснил каменщик. - Чем горячее зеликоном, тем ближе он к миру живых. А если тепло кончается, - он пнул ногой осколок гранита, и тот рассыпался в пыль, - о таких говорят, что из праха взят и в прах вернется.
- А где Алена? - спросил Марк. - Вы знаете, где она?
- Конечно. Алена Васильевна здесь, как и все остальные, - он широким жестом обвел поле — бесконечную самоцветную пустыню. - Здесь все и каждый. Узнаете свою возлюбленную? Единственную из многих миллиардов? Ладно, не мучайтесь. Держите, - и на ладонь Марку лег обыкновенный речной голыш — белый, гладкий, холодный, как льдышка. - Вот и все, - махнул рукой каменщик. - Романтические поиски окончены, ваша Эвридика с вами. А теперь ступайте. У меня много дел.
Марк недоверчиво стиснул камешек в кулаке и снова разжал пальцы... Острожно погладил. Подышал на него, как на озябшую птичку... Голыш не менялся. Не таял, не теплел, не превращался в Алену. Марк смотрел на него со слезами на глазах.
- И что теперь? Что мне с ним делать?
Каменщик пожал плечами.
- Вот уж не знаю. Это ваша любимая женщина, а не моя. Вам и решать, что с ней делать. А что вы хотели?
- Я хочу сделать ее снова живой.
- Это невозможно.
- Ну, пусть не живой, а такой, какой она была раньше. До того, как ее увели охотники.
Каменщик задумчиво поскреб подбородок. Сняв каску, взъерошил пятерней короткие светлые волосы.
- Что ж... Почему не попробовать? Проблема вот в чем — она совсем холодная. Почти все тепло высосали проклятые пиявки — их в ее мире видимо-невидимо. Так что не подняться ей без тепла — разве что вы, Марк Олегович, поделитесь своим?
- Конечно! - обрадовался Марк. - Я готов.
- Погодите, вы не дослушали. Есть еще одна проблема — у вас его мало, самому едва хватает. Уж очень вы расточительную жизнь вели. Унывали, желали себе смерти. Вот, собственно, и шанс получить желаемое.
- Если я поделюсь с Аленой, то умру?
Каменщик важно кивнул.
- И тогда мы будем вместе? Навсегда?
- Нет, вы пойдете своей дорогой. У всех, и мертвых, и живых, собственный путь.
Марк опустил голову и долго молчал. Говорят, на пороге смерти перед внутренним взором проносится вся жизнь — от первого до последнего мгновения, сжатая до размеров короткометражного фильма. Но Марк видел только пустоту — пустое небо, пустую, усеянную камнями землю.
- Хорошо, - сказал, наконец. - Пусть так и будет. Почему-то мне кажется, в том, что случилось с Аленой есть и моя вина.
- Еще как есть, - согласился каменщик. - Это из-за вас ее увели шаталы.
- Но почему?
- Алена — самоубийца. Ее удел — тоска, а с вами она была счастлива.
- Она наказана?
И снова каменщик кивнул с довольным видом.
- Но кем? Кто имеет власть наказывать?
- Вы назвали его наблюдателем. Он смотрит за тем, чтобы все, что происходит, было уместным и правильным.
- А все происходящее уместно и правильно?
- Конечно. Вы сомневались, Марк Олегович? Поэтому вы здесь.
Легкий толчок — и он словно очнулся. Гулкая тишина заброшенной штольни сжимала ему виски.
«Я сплю или спятил, - сказал он себе. - А может, и то, и другое».
Уж очень все вокруг напоминало сны душевнобольного. Марк опустил голыш в карман и стал медленно подниматься наверх.