Надежда

– Кира Касс. Отбор.

Я приняла душ и переоделась. Чувствую себя свежей, чистой, однако голову не хотят покидать волнующие мысли о милой женщине Марии и об Алексе. Это её сын? Похоже на то. Они действительно очень похожи. У него её глаза, голубые, как небо сквозь ледяной узор на окне.

Мне не нравится, что я стала так много думать о них. Мысли переходят в мечты, а мечты – это ни что иное, как ложные надежды. Мне и без того хватает боли. Спина никогда не даст мне забыть, кто я и, какое место занимаю в обществе.

Ванна у нас маленькая и грязная. Холодная вода причиняет боль. Спину словно пронзили иголками. Особенно вокруг шрама. Доски прогибаются под ногами. Треснутое зеркало висит над маленьким керамическим умывальником. Заходя сюда, я начинаю думать, что мой живот вот–вот вывернется наизнанку. За пять лет проживания в этом домике, я не привыкла к этой обстановке. Несмотря на все неудобства, дом кажется… пригодным для жизни. А, если не замечать плесень, насекомых и другие прелести этого места, то мне может быть даже понравилось тут жить. Но говорить об этом нет смысла.

Мне пора идти. Если я опоздаю, меня накажут.

Это самое "накажут" зачастую меня бесит. Нас загоняют в невидимые рамки, лишая свободы, выбора, жизни... Тётушка заставляет нас делать грязную работу. Меня однажды заставили мыть крышу. Мне было всего двенадцать! Швы на спине ещё не зажили. Я была готова кричать от боли, но кусала губу до крови и молчала. Я лезла туда по скрипучей лестнице и чуть не провалилась. Дряхлая деревянная поверхность не выдерживала даже моего веса. Я с трудом отмыла всё что смогла. Этот день я запомнила на всю свою жизнь и больше повторять не собираюсь. Однако хуже всего приходится детям, работающим у печи. Они пекут печенья днями на пролёт, и длительность их наказания зависит от значимости нарушенного правила. Они возвращаются в спальню с красными лицами. Их глаза слезятся от пережитого жара. Я помню девочку, которая обожгла пол руки. Она кричала и плакала, но тётушка вовсе не собиралась вызывать врачей. Она дала бедной девчушке таз с холодной водой и уложила спать. Я так и не смогла заснуть в ту ночь от постоянных всхлипов и стонов. У этой девочки, имя которой я не успела узнать, не хватило сил пережить ночь. Она умерла на следующий день и её вывезли в чёрном мешке, не дав нам посетить похороны. Были ли они вообще?

Время обеда. Если опоздаю… Когда–нибудь я свихнусь из–за этого «накажут». Но, если задуматься, то при таком развитии событий меня хотя–бы переселят отсюда в психбольницу. Даже не знаю, где мне будет лучше.

Мне приходится топать в маленькую переполненную столовую и становиться в очередь за овсянкой. Овсянка на завтрак. Овсянка на обед и на ужин. Ненавижу овсянку. Беру глубокую металлическую тарелку и маленькими шажками пробиваюсь к нашему сегодняшнему повару. Сегодня это Мила. Наша всеобщая любимица. Все её любят. Все, кроме меня. Я вижу, как меняется её лицо, когда она замечает меня и могу сказать, что ненависть обоюдна. У неё ясные голубые глаза и блестящие золотые волосы. Нежная и милая. Для всех она «мисс Дружелюбие», но как только мы остаёмся наедине, она, будто оборотень, превращается в первоклассную стерву. Я не знаю, чем заслужила такое отношение, однако, видимо, чем–то, да заслужила. Когда наступает моя очередь, Мила начинает ухмыляться. Её половник звенит от удара о мою тарелку, и липкая каша разбрызгивается по моей блузке. Поправка... По моей любимой блузке. Поправка номер два. По моей единственной блузке. Она оббегает маленький столик с кучей салфеток в руках.

– Ох, прости. Я такая неуклюжая.

Во мне просыпается яростное желание ударить её по лицу. Её встревоженный взгляд встречается с моим, и я буквально вижу, как ядовитая жидкость заплывает на нежную голубизну дьявольской дымкой. Лицемерная тварь! Я делаю замах. Моя ладонь сжимается в кулак. Я напряжена. Чувствую каждую мышцу в своём истощённом теле. Я собираюсь преобразовать всю свою силу в удар, но в этот момент в голове всплывает сильная мужская рука, которая летит ко мне издавая пугающий свист. Мой кулак слабеет и пальцы зарываются в сырые после душа волосы. Я осматриваю комнату и чувствую навалившуюся на плечи густую тишину.

– Ничего, – сквозь зубы говорю я, – Я постираю.

Мила с понимающей улыбкой возвращается к столу и уже оттуда одними губами произносит слово:

– Слабачка.

Я хмурюсь и сжимаю челюсти так, что зубы начинают скрипеть. Она ещё заплатит за то, что натворила!

Шрам зудит и жжётся, будто желает оторваться от тела и самостоятельно наказать обидчицу.

Приходится взять себя в руки и сесть за стол. Никто не покидает столовую, пока не будет дан звонок об окончании ужина. Все сидят за круглым, подкошенным на бок столом с лаковым покрытием, от которого давно остались только блестящие коричневые пятна. Я сижу ровно. Отросший ноготь по привычке отдирает рыхлые кусочки лака. Я смотрю прямо перед собой, и одновременно вижу и не вижу худых ребятишек с огромными глазами, которые так и твердят: «Я голодный. Я хочу к маме. Мне страшно. Я буду делать всё, чтобы избежать наказаний». Я не замечаю этого шёпота вокруг. Я не слышу тех, кто называет меня странной. Некоторые говорят, что я сумасшедшая, но я не обращаю внимания. Я не вижу, как ко мне подходит Влад. Я не чувствую его руку на своём костлявом плече. Я не ощущаю запах его пота и не хочу слышать его голос. Но я слышу.