Змееносец. Легенда о летящем змее

- Клянусь вам, мессиры, друзья! Жизнь моя прежде была подобна угасающему светочу – не знал я ответов, и как ни искал, Господь не желал указывать мне пути к истине! Теперь же вижу, истина, любезные мессиры, вовсе не в молитве, не в затворничестве, не под сводами соборов! Истина – в счастье! А счастье человеческое в удовольствиях!

- Да пей уже! – загоготал, перекрикивая громкую музыку, голос с другого конца диванчика.

Брат Ансельм согласно кивнул своей давно уже почти ничего не соображающей головой и влил в глотку очередной бокал мартини.

- А это как, дед? – спросил молодой человек возле него.

- Дерьмо! – отозвался, поморщившись брат Ансельм. – Ничего хуже не пил!

- Ты же говорил, что не пил ничего хуже джина!

- А это еще хуже! – упрямо мотнул головой брат Ансельм.

- Окей! Что дальше по списку?

- Ром? – осторожно спросила голая девица в странных повязках на груди и бедрах, которая уже начала отзываться на прозвище «Блудница». – Может, с содовой?

- Чистый! – отрезал грохочущий голос с другого конца дивана.

- Чистый! – поддакнул брат Ансельм. – Чистый, как райские кущи! – и тут же взгрустнулось ему, обвел он печальным взором свою замечательную компанию и проговорил: - Хоть бы одним глазом увидать их!

И увидал!

Моргнуть не успел, как оказался в саду возле родной обители. Там пахло навозом, коим удобрили землю, а деревья стояли голые, уродливо корявые. Ветер гнул их кроны к земле и забирался под срамные одежды, в кои нарядили его новые друзья. Брат Ансельм в ужасе оглянулся по сторонам, гадая, что же теперь делать, и где искать тот путь, которому еще пять минут назад он намеревался следовать.

- Укажи мне, что делать мне, Господи! – побелевшими губами прошептал брат Ансельм, чувствуя, как заплетается его язык, двадцать лет не знавший вкуса вина.

И вдруг услыхал писк у себя под ногами.

Укутанный в убогую тряпицу, совсем замерзший, на земле лежал младенец – новорожденное дитя.

- Deus misereatur! – воскликнул брат Ансельм.

И следующие двадцать лет уже не пил.

Солнечный луч скользнул по узкому крохотному окошку комнатки, которую когда-то давно в Трезмонском замке занимал брат Паулюс. И, проникнув в нее, подобрался к узкой постели, зацепил волосатую здоровенную ладонь, свисающую с нее, и вскарабкался вверх по руке, осветив гордый профиль фрейхерра Кайзерлинга. На груди его тихонько посапывал брат Ницетас. И от того чувствовал себя фрейхерр Кайзерлинг совершенно счастливым. Впервые в жизни нашел он друга, милого его сердцу. И знал, что дружба меж ними, начавшаяся в эту удивительную ночь, будет длиться всю жизнь, даже если доведется ему вновь вернуться в Вестфалию и покинуть брата Ницетаса – душа его не отпустит драгоценный образ. Нет, он заберет этот образ с собой. И станет жить только теми минутами, что подарило им небо. Ведь участь великих – страдание. А участь святых – отверженность. Но если бы только возможно было продлить эту минуту – о, он продлил бы ее на века!

- Друг мой, - услышал он хриплый со сна голос брата Ницетаса и почти потерял голову от острого, крепкого запаха вина из его рта, - друг мой, мы опоздаем во храм.

- Я не собираюсь молиться нынче, друг мой Ницетас! – отозвался германец и перекатился на бок, заглянув в светлые глаза этого святого человека и зная, что никогда не достичь ему подобной святости. – Нынче не для молитвы время, - шепнул он в его губы.

- Не для молитвы, друг мой, - ответил брат Ницетас, - но как же коронация графа Салета?

- Черт бы подрал графа Салета, - ответил фрейхерр Кайзерлинг. – Чего не сделаешь ради дружбы. Но, признаться, я бы не вылезал из постели до завтрашнего утра.

Совсем пунцовым сделался брат Ницетас. Дыхание его сбилось. И прикоснулся он с нежным лобзаньем к твердым, суровым устам лучшего своего друга, чувствуя, как напряглось то, что осмеливался он назвать лишь на латыни.

- Я бы ни за что не расстался с тобой, дорогой мой друг, - почти простонал благочестивый монах. – Но коронация!

- Я бы отдал все на свете, чтобы оказаться сейчас подальше отсюда – там, где можно не помнить о долге! – прорычал Кайзерлинг, подминая под себя брата Ницетаса.

И в следующее мгновение комната опустела.

И только где-то в Вестфалии, при дворе Фридриха Гогенштауфена среди свиты вновь появился пропавший много лет назад фрейхерр Кайзерлинг, сделавшийся теперь мрачнее тучи и менявший друзей одного за другим, будто искал утешения. Да в Сент-Галленском аббатстве дни за днями и ночи за ночами молился за его душу несчастный монах брат Ницетас, терзая свое тело веригами.

Граф Салет стоял посреди тронного зала и смотрел на то, как трон до блеска протирают слуги. Он хмурил брови и думал, какая участь его ждет – отныне он станет родоначальником новой королевской династии. Король Анри I Трезмонский. И прощай, старая жизнь. Ведь дела государственные станут превыше того, что хотел бы он получить как граф.

Первым делом ему, несомненно, придется жениться. В жены следует выбрать женщину молодую и не слишком умную – от умных беды одни. А он церемониться не привык. Временами грустилось ему, когда вспоминал портрет Катрин де Жуайез, чье прекрасное лицо не выходило из его головы вот уже сколько долгих месяцев. Все началось тогда, когда умер дальний его родственник, герцог де Жуайез. И он собирался по весне отправиться в герцогство, чтобы взять опеку над вдовой. Уже тогда доставили ему ее портрет из Брабанта – купили у ныне покойного папаши госпожи Катрин. И едва увидав ее, он разучился думать о прочих женщинах, твердо решив предложить ей выбор: стать его женой или отправиться в монастырь. Но уже тогда объявили о ее помолвке с королем Мишелем. Салет всерьез задумывался о том, чтобы похитить ее прямо из Жуайеза. Но затевать склоку с королем? Нет, он не настолько безумен. И каково же было его удивление, когда женщина, которую он желал, оказалась замужем вместо короля за блаженным Сержем Скрибом из семьи Конфьянов, его родственников! Как негодовал Салет! Как мечтал вызвать на поединок молокососа, ставшего посмешищем не только на весь маркизат, но и на все королевство со своими канцонами.

И прошло всего-то два года – Катрин вновь овдовела.

Как он желал ее! Как мечтал о том, что теперь-то сумеет заполучить ее. Он бы спас ее от лап брата Ницетаса и церкви. Лишь бы только хоть так попала она в его власть!

Но вот уж который день прочесывали всю округу Трезмонского замка, а ее так и не нашли. Ни ее, ни наследников Сержа де Конфьяна.

Власть не давала ему права распоряжаться Катрин.

Власть не давала ему ничего, кроме долга!

Но как он желал бы теперь изменить свою участь! Потому что власть без Катрин де Конфьян была ему ни к чему!

И тот же час, едва подумал об этом, граф Салет увидел ветхие стены родного замка.

На что он мог рассчитывать при таком-то имуществе?

Всего-то полчаса в этом странном диком месте, и Полин считала себя вполне обжившейся. Кухаркой здесь почему-то был мужчина, к слову, красивый, крупный. Толстоват, ну да то не беда – стало быть при деньгах, не голодает. Ему понравилась сковородка Барбары, и он, одобрительно улыбаясь, жарил на ней уже вторую партию блинов. Более того, он на нее не кричал. Не обзывал дурой и, кажется, она сама ему тоже приглянулась. Он даже позволил ей посидеть на кухне, пока он не закончит, «а потом разберемся, что с тобой делать».

Полин совершенно точно знала, как именно они будут разбираться. По-другому с ней никто еще не разбирался. И потому все эти полчаса усердно ему улыбалась. Все прочие удивленно озирались на ее головной убор, но Полин это забавляло – посмотрели бы получше на свои колпаки.

- Так как, говоришь, называется твой городок?

- Фенелла, мессир, - охотно закивала Полин. – Только это не городок, это столица королевства Трезмонского. Я состою при дворе короля Мишеля… Пожалуй, что первой дамой.

Она важно поправила складки котта и ткань вимпла у подбородка.

- Круто, - ответил ей «кухарка». – А костюм в театре напрокат взяла?

Полин почти ни слова не поняла из того, что он сказал, но дурой казаться ей не хотелось. И потому она вздернула свой носик и заявила:

- Мессир, я никогда не беру чужого. У меня довольно своего.

Несколько девиц в колпаках рассмеялись, но Полин выпятила нижнюю губу и добавила:

- У нас в королевстве вообще все у всех свое! Чужого не носим.

И так отчаянно захотелось Полин домой, что сам Господь услышал, как тоскует маленькое и нежное ее сердце, и перенес на родную кухню. Прямо к самой печке, где колдовала Барбара.

- Ты что подкрадываешься? – сердито спросила старуха. – Чтоб тебя унесли драконы, дуреху эдакую! Ты куда подевала мою сковородку?