Зеркала

Воскресный день был в самом разгаре, и по улицам Ленинграда во внезапно теплом его обличии курсировало множество самых разных по сути своей и по внешним признакам людей. Подобием снега витал в воздухе тополиный пух, которого тем летом было слишком много. Он залетал в открытые окна квартир, в салоны автомобилей, в открытые рты развеселых детишек на детских площадках. Громко играла музыка. Что-то из разряда популярной музыки, слишком въедающейся в память и слишком бессмысленной.

Склонив голову над полупустой чашкой кофе, Илья все никак не мог отделаться от воспоминаний о том странном сне, в который ему довелось окунуться. Вернее будет сказать, что он не столько пытался отделаться от воспоминаний, сколько старался расставить их по воображаемым полочкам своего разума.

Он тщетно пытался провести параллель между теми событиями, которые имели место двумя днями ранее, и теми аспектами, которые наполняли его сон. Сон, который пугал Илью и привлекал настолько, что ему казалось, будто он наконец-то нашел сюжет для новой работы. Впервые за долгое время его пронзило желание писать без остановки, но вот только найти то первое слово, с которого начинается повествование и благодаря которому заводится волшебный механизм творчества, было ему не под силу.

Опрокинув в себя остатки кофе, Илья сморщился. Боль пронзила его голову. Ему вспомнился «Отель «У погибшего альпиниста» братьев Стругацких. Да, именно на это произведение был похож его сон. Не то чтобы он копировал какие-то моменты, но все же... Отель, расположенный невесть где, напоминающий больше санаторий для людей почтительного возраста. Странные посетители, среди которых были говорящий белый медведь небольших размеров (что за бред, Илья?), бабушка и ее внук, обладающий телепатическими способностями, без устали занимающаяся сексом парочка молодоженов и глухонемой бисексуал с лицом рыбы (а я то думал, что хуже говорящего медведя ничего быть не может!). И еще этот главный герой, которого все почему-то принимали за мертвеца. Трагическая развязка, которая все никак не укладывалась в голове.

Да что там: у Ильи ничего из вышеперечисленного не укладывалось в голове, да и с событиями прошлых дней все это никакой связи не имело. Да и вообще, казалось, что прошлого просто не существовало. Кто-то стер его, как стирает учитель свои надписи с темно-зеленой школьной доски. Просто подсознание разбушевалось, не более. Тем не менее для Ильи, как для человека пишущего, субъекты внутри странного сна были интересны прежде всего своей необыкновенностью. Потому его и раздирало странное чувство, схожее по своей структуре с тем чувством, которое возникает при просмотре детективного фильма, использующего желание зрителя заглянуть за кулисы преступного мира и одновременно избежать фатальных последствий.

Желание и страх. Илья не малое количество раз задумывался над тем, насколько важно влияние этих двух факторов на жизнь человека в современном мире. Конечно же, он исходил по большей части из собственного жизненного опыта, да и опыт других людей проецировал на себя. Иначе он воспринимать окружающий его мир не мог и не хотел, и в этом был уверен на все сто процентов. В конце концов, такой подход создавал его как личность.

Илья кинул взгляд на стопки бумаг, возвышающиеся над поверхностью письменного стола. Их было так много, что казалось, будто все эти записи - не его рук дело. Будто кто-то пришел в его квартиру, пока он отсыпался после вечеринки, и с коварным умыслом исписал все листы, что были в доме. Черновики, наброски... все это казалось чем-то ненужным. Пережитком ушедших дней. Дней внутреннего безмолвия, когда мысли создавали разрозненное, хаотичное движение, но не упорядоченное, такое, каким это движение должно быть...

 

Ему вспомнился странный мужчина, которого он повстречал на станции метро Технологический институт двумя днями ранее. Мимолетная дрожь окатила его с головы до ног, охладила его разгоряченное тело как летний душ у морского побережья, где золотой песок пляжа, где светит солнце и блестят волны. Тот мужчина был уже как два дня мертв, да вот только память о нем казалась живее всех живых. Но почему? Илья снова и снова задавался этим вопросом, а холодная вода все так же яро струилась из душевой лейки на его голову и плечи, словно пытаясь разбудить Илью; вывести из лабиринта снов, в котором он давным-давно заплутал.

Тот мужчина... он упал на рельсы. Нет, он не просто упал. Он спрыгнул с платформы в тот момент, когда поезд был уже слишком близко, чтобы успеть затормозить. Илья помнил ту уверенность, которая читалась в глазах мужчины. Они случайно столкнулись посреди людской суеты. Их взгляды пересеклись на какое-то мгновение. Кроме уверенности была усталость. Да, именно усталость, столь знакомая и самому Илье. Он то знал, что значит выдавить из себя последние соки. Жизнь струится, словно пот после долгой пробежки. Она покрывает все тело, но ведь она - жизнь - должна быть внутри, питать энергией сердце и другие внутренние органы. Душа принимает физические формы. Духовность становится материей в реальном мире, и те, кто придерживался дуализма Декарта, могут лишь с искренней горестью покачать головами и принять действительность.

А еще тот мужчина что-то сказал прежде, чем спрыгнул. Илья не смог различить в шуме людских голосов слова, которые слетели с бледных губ. Когда мерный шум обострился, потерял чувство меры; когда мужчина прыгнул прямо под поезд, Илья невольно закрыл уши, будто бы его слух обострился до невероятных показателей.

Конечно же, он все это додумал после. Быть может, закрыв уши, он просто хотел спрятать себя от того шока, который внезапно испытал. Ведь ему стало не по себе, как и многим находящимся в тот момент на платформе людям. Быть может, его вывел из себя визг тормозов. Вариантов было много.