Страница 2 из 15
Не знаю, почему – я сразу поняла, что это она, причем не по формулировке вопроса, а по голосу, по тону: именно так я их себе и представляла. Она только произнесла «что», а я уже знала – это Алла Соколова, возлюбленная Стаса. Мы с ней тогда даже встретились в кафе. Классика: «Оставь его в покое, он мой». Правда, я отошла от избитого сценария и не ответила «пусть выбирает сам» и не «у нас любовь, а ты ему давно не нужна». Я сказала: «Ради Бога, забирай».
Алла была слегка ошарашена и, резко вскочив из-за столика, покинула кафе. Как выяснилось позже, о нашей встрече Стасу она не рассказала. Он знал только, что она обнаружила мою sms (не могла же она совсем уж упустить случай устроить скандал). Но, конечно, он ни в коем случае не должен был думать, что она опустилась до того, чтобы отбивать своего же парня у какой-то девчонки.
Потом они оба пропали из поля моего зрения на пару дней... после чего Стас появился на пороге моего дома с вещами. Это совершенно мне не понравилось. К счастью, уже через три дня все уладилось: и он, и вещи перекочевали обратно к Алле. Большую часть времени он жил у нее, иногда – у родителей. Но ссоры с ней он почему-то предпочитал переносить в моих объятиях.
Кто посмел бы обвинить его в этом? Разве что сентиментальные барышни, знающие о любви в основном из романов Барбары Картленд. Остальные бы точно поняли. Человек столько лет треплет себе нервы – нужна же ему отдушина.
Познакомились мы на улице. Банально, но мы жили недалеко (тогда еще он ночевал преимущественно дома, а не у Аллы), и тогда у нас еще совпадали графики: я ходила в университет – в основном к первой паре, он – на работу. С самого начала сентября, поступив на первый курс, я обнаружила, что в одно и то же время встречаю по дороге молодого человека, на вид лет двадцати, в черной джинсовой куртке, белоснежных кроссовках и всегда в наушниках. Со временем я даже научилась определять по нему, который час: если мы пересекались возле театра кукол, значит, у меня еще было время. Если на перекрестке – дело худо. А если не встречала вообще – значит, опоздала безнадежно.
Однажды он поднял голову и улыбнулся мне. Я была удивлена, потому что думала, что он меня не замечает – вечно угрюмо-сосредоточенный, поглощенный только своими мыслями и этой ужасной громкой музыкой, которая способна разбивать стекла своими децибелами (пару раз прошла с ним вровень и, услышав, ужаснулась). Улыбнулась в ответ.
Где-то с начала октября мы уже здоровались, а ближе к ноябрю остановились поболтать, как старые знакомые. Я его уже так и воспринимала, хотя ничего о нем не знала и, честно говоря, знать не хотела – просто он стал частью моей жизни… ну, как будильник с утра, как огромная доска в пятьдесят шестой аудитории, как блондинка из сериала, который смотрела мама по вечерам.
Из всего этого родилась довольно бестолковая дружба. Его откровения (в основном об Алле) и – вместе с тем – какая–то недоговоренность, неловкость; практически полное отсутствие точек соприкосновения – и его упрямое стремление общаться дальше…
В начале декабря, окончательно отселившись от родителей (не так уж далеко – в соседнюю квартиру, но все-таки я ведь стала самостоятельнее!), я встретила Стаса на улице и пригласила на новоселье. Честно говоря, не знаю, зачем – никакого праздника я не устраивала, так что мы были вдвоем, но я точно не ставила себе целью остаться с ним наедине. Если бы мы в очередной раз не столкнулись по дороге на работу и учебу, я бы вообще не вспомнила о нем. Все вышло спонтанно. И, как на грех, именно в этот день он в очередной раз рассорился с Аллой и горел желанием поделиться, поэтому согласился прийти с огромным энтузиазмом.
Я уже сама недоумевала, зачем приглашала Стаса. Был чудесный вечер пятницы, и я могла бы провести его в постели с чашечкой чая, любимой книгой и успокаивающей музыкой – вместо этого я должна была мчаться в магазин и покупать что-то к столу. Причем готовить я тогда почти не умела. Кончилось тем, что я купила большую пиццу и шесть маленьких пирожных. Решила, что этого вполне достаточно.
Мы засиделись допоздна. Половину холодной пиццы так и пришлось выбросить на следующий день, а до пирожных вообще дело не дошло. Тогда я еще не знала, что в стрессовых ситуациях у Стаса иногда пропадает аппетит (бывает, правда, и другая крайность, но пореже). Часов в одиннадцать ночи я спросила его, как он планирует добираться домой (да, нас разделяли от силы две остановки, но это не так мало, когда на улице ночь и уже не ходят маршрутки). Вместо ответа он приблизился и поцеловал меня с каким-то отчаянием. До этого он никогда даже за руку меня не брал, так что я была изумлена. В том же изумлении я пребывала и потом, гладя его спину под рубашкой одной рукой и нащупывая на лампе выключатель другой. «Знала бы – хоть надела бы красивое белье», – подумала я ошеломленно. Впрочем, Стасу все это было абсолютно безразлично – для него я была всего лишь «не Аллой», а это было уже прогрессом – и местью. То ли ей, то ли самому себе за эту мучительную любовь.
То, что происходило между нами с тех пор, казалось мне естественнее того, что было до этого. Наша «недодружба» вызывала у меня еле уловимое раздражение, а теперь хотя бы все было определенно. Я вообще во всем предпочитала ясность. На публику могла (и даже иногда любила) играть любые роли, но внутренне всегда хотела быть уверена, что вижу и знаю вещи такими, какие они есть.