Страница 3 из 54
====== ~ 2 ~ Семья и детектив ======
Драповое пальто было не таким изношенным, как пресловутый плащ, наверное, по той лишь простой причине, что лейтенант не так часто его надевал. И внимание к себе он не так сильно привлекал. Большей частью пассажиры любовались его маленьким спутником — годовалым и крайне симпатичным малышом. Зеленые широко распахнутые глазища, удивленно улыбающийся ротик с четырьмя зубками и звонкое лопотание целиком и полностью отвлекли на себя внимание всего персонала воздушного борта и части пассажиров второго класса, в котором и летел маленький герой. И это было на руку бедному Коломбо: отдав ребёнка в полное распоряжение стюардесс, он погрузился в собственные страдания. Потому что ему было, мягко говоря, плохо. Нет, не так, ему было ОЧЕНЬ плохо. Ведь его, бедолагу, обыкновенно укачивало даже в лифте, поднимающемся на второй этаж, а тут он — вот ужас-то! — вообще на самолете и на хрен какой высоте. Не помереть бы…
В Англию он летел, накачавшись под завязку снотворным, благодаря чему счастливо и беззаботно продрых весь полет. Ну так и летел он один! А теперь… Покажите мне того папашу, который будет накачиваться феназепамом, везя с собой ребёнка!
Через час полета Фрэнка начало тошнить, и вокруг него засуетились встревоженные люди: взволнованно переговаривались пассажиры, предлагая разные средства от тошноты, забегали стюардессы с ведерками со льдом и блевальными пакетиками, в последние Фрэнку предлагали дышать, а льдом охлаждали грудь и щеки, черт его знает, почему решили именно такую экстренную помощь оказать…
Фрэнк охал и потел, вяло отмахивался руками, хватался за рот и пугал всех тем, что «вот-вот»… Поддавшись общему настрою, заревел Гарри, его плач подхватили ещё пятеро разновозрастных детишек от года до трех лет. Малышовый рефлекс такой рефлекс. Детский вой услышали из салона первого класса и тут же отреагировали на него — горько зарыдали наследники в дорогих креслицах со стразами, на их фоне, переглянувшись, тоненько завыли-заплакали две голосистые пуделихи, выкрашенные в дорогой розовый цвет. В общем, следующий час полета превратился в кошмар, авиалайнер неожиданно стал перевозчиком оркестровой ямы, члены которой внезапно решили заняться внеплановой репетицией. Вдохновенно ревели дети, орали взрослые, силясь перекричать общий шум-гам, и солировали две розовые собачки, зажмурившись и старательно выводя самые верхние ноты.
Когда воздушная машина наконец приземлилась в Международном Лос-Анджелесском аэропорту, пассажиры покинули борт с таким облегчением… ей-богу, легче было пережить угон с террористами, чем акустическую детскую атаку. Тут ведь не только уши с нервами пострадали, но и психически это было тяжело — не всякий человек выдержит, когда в ограниченном пространстве рядом с ним голосят десятка два малышей. Да ещё и десять часов кряду!
Фрэнк же, ступив на твердую неколебимую землю терминала, враз ожил. Куда только дискомфорт делся?! Счастливый и свежий, что твой огурчик, он радостно оглянулся, вдохнул полной грудью родной калифорнийский воздух, перехватил поудобнее кресло-переноску с притихшим Гарри и бродячий чемодан и бодрым шагом двинулся на стоянку, где его дожидался верный Пежо-403.
А те триста с лишним пассажиров злосчастного рейса долго ещё будут поминать Коломбо и его сына «ласковым» словом, не в силах забыть и простить кошмарный полет.
Пежо восторженно мигнул фарами, отзываясь на поворот ключа и искренне радуясь возвращению любимого хозяина. Его невесть сколько молчавший мотор мощно взревел, заводясь на радостях с пол-оборота. Гарри, которого в последнее время слишком часто сажали в машину, чтобы отвезти на обследование-прививки-витамины, притих ещё больше, испуганно тараща глазенки на странные палки с зелеными пучками сверху, качающиеся по обеим сторонам от дороги за окном автомобиля — он в первый раз в своей сверхкороткой жизни увидел пальмы и, конечно же, не понял, что это деревья.
Их путь лежал на северо-восток от Лос-Анджелеса, в тихий и спокойный пригород Глендейл, находящийся между Пасадиной и Беверли-Хиллз. Если его вообще можно назвать тихим районом в такой близости от Голливуда и Бульвара Сансет…
Но, как ни странно, Доран-стрит действительно была чрезвычайно тихой и очень зеленой улицей, на которую Коломбо свернул от Север-Пасифик-авеню. Его дом, затерянный среди одно- и двухэтажных особнячков, находился в самом конце Западной Доран-стрит. Внимание Гарри привлекло огромное дерево, серым исполином замершее между гаражом и фасадом. Фрэнк улыбнулся, заметив настороженное удивление малыша, как он внимательно рассматривал серебристо-серый ствол охватом со столетний дуб.
— Нравится дерево, Гарри? Это тополь. Уверен, ты ему тоже понравишься, когда впервые начнешь покорять его крону. Только постарайся не упасть с него, ладно? Я вот по глупости сверзился с него из-за того, что голова закружилась — слишком высоко я забрался. Ребра переломал и ногу вывихнул, представляешь?
Гарри с интересом всё это выслушал, не очень хорошо понимая, впрочем, но ему нравилось, что папа с ним разговаривает, нравился его тихий, спокойный голос и мягкий оттенок в нем, он успокаивал и как бы окутывал уютом, согревал теплом.
Тем временем распахнулась входная дверь, и на улицу выбежали две женщины в окружении троих детей, радостно улыбаясь и что-то восклицая, они сгрудились возле машины, взволнованно заглядывая в салон.
— А вот и наша семья, Гарри! — просиял Фрэнк, открывая дверцу и передавая ребёнка симпатичной полноватой даме. Миссис Коломбо с трепетом приняла малыша, заглянула в зеленые глаза, умилилась и тут же расцеловала детское личико, нежно воркуя:
— Ах ты, мой хорошенький! Какой красавчик! Мой бог!
Трое ребят вытягивали шеи и пытались рассмотреть нового постояльца, галдя на разные голоса, точнее, перекрикивались двое, пяти и шести лет, третий лишь занудно орал, требуя к себе внимания, не слишком умеючи говорить по причине двухлетнего возраста. В дверях замер мальчик постарше, лет четырнадцати, он держался солидно и не спешил опускаться до уровня малявок. Хотя любопытство в его карих глазах было очень красноречивым.
Гарри унесли в дом, раздели, накормили, всё это время старательно трещали вокруг него погремушками, пищали резиновыми игрушками и дразнили яркими мячиками — обычная процедура привлечения всякого нового ребёнка, ничего особенного.
Старшие мальчишки донимали подростка каверзными вопросами:
— Энди, а откуда Гарри? Майю мама привезла из больницы, а Гарри папа родил? Да? Энди, скажи!
Заржав при словах «папа родил», Энди попытался удрать. Но разве это возможно — сбежать от двух шустриков? Двухлетняя Майя орала фоном, обиженная тем, что всё внимание достается пришельцу.
— А чего он такой здоровый, Энди? Майя вот такая была, с батон! Гарри что, готовый?
Майя перестала реветь, замолчав, сосредоточенно нахмурилась, пытаясь сопоставить себя с батоном — не поняла и заорала громче прежнего, заглушая изумленный вопрос Энди:
— Господи! К чему готов-то?
— Играть с нами! — хором заорали мальчишки.
— Он же мельче Майки! Вы глаза-то разуйте, — авторитетно заявил Энди. — А с Майей вы не играете.
— Она же девчонка! — возмущенно заорали пацаны. Майя услышала, снова перестала реветь, схватила с пола резиновую кобру и пошла в атаку на старших братцев, метко хлеща по ногам и корпусам импровизированным хлыстом. Те с воплями стали отскакивать и отпрыгивать, уворачиваясь от «презренной девчонки».
Тут в гостиной появилась ещё одна личность. Приспустив очки на кончик носа, она оглядела разгоревшийся бедлам, смерила взглядом притихших пацанят, красную Майю, вытянувшегося в струнку Энди и сварливо попеняла:
— Нельзя ли потише? У меня сессия! Я пишу реферат о скарабеях, а вы мне мешаете своим шумом.
Пацанята переглянулись, хлопнулись в ладоши и, показав костлявой девчонке язык, запрыгали и завопили на манер индейцев — переливчато и громко. Энди ехидно поднял брови.
— Сама виновата, Синтия, домашние уроки делают дома, а не в гостях.