Страница 12 из 19
– Историю покорения сибирских народов… Осталось несколько страниц о Муравьёве-Амурском…
– Повзводно, поротно!.. Становись! – разлетелся над площадью приказ.
– Вот и наш капитан объявился, – сказал дядя Коля. Он куда-то отошёл и тут же вернулся, но уже без книг. – А ты звонить побежал бы.
Казавшееся бесформенным большое скопление людей тихо и быстро построилось в шеренги, образовав длинную, в четыре ряда, колонну. Перед строем вышел капитан, короткий, схваченный в талии широким ремнём. Долго молчал, переминаясь с ноги на ногу, а затем тихо произнёс:
– Немец пошёл в наступление.
Капитан всегда говорил много и долго. А сейчас его короткие рубленые слова эхом повисли над площадью. И люди вдруг почувствовали, что этот человек со шпалой в малиновой петлице говорит о неотвратимой беде и говорит правду.
«Кто дал ему власть говорить так?» – подумал он и даже съежился, будто пронизанный неожиданным холодом.
– Равняйсь! – уже твердо скомандовал капитан. – Напра…во! Первая, вторая, третья роты – прямо. Остальным – прямо и налево в переулок! Шагом…
Ряды зашатались и, пытаясь чеканить нестроевые шаги, двинулись по бульвару.
Когда колонна пересекла Садовое кольцо, к нему подошел капитан и спросил:
– Ты, кажись, из филармонии? Запевать можешь?
– Я не… – испуганно возразил он, болезненно почувствовав, как всё будут смеяться, услышав его слабый голос. – Я в оркестре… играю. Могу на рояле…
– Жаль. Очень надо бы сейчас, брат.
– А машины когда будут?
– Вот как раз, пока машин-то нет, песню бы.– Капитан быстро зашагал, пытаясь догнать голову колонны.
Долго шли молча, но затем оживились, и сама колонна разбухла, расползлась в стороны, вытянулась. Обгонявшие машины злобно сигналили и, рыча, объезжали уачающиеся шеренги, заползая на тротуар.
Его соседи вполголоса разговаривали. Толстяк, укутанный пуховой шалью, беспрерывно жестикулировал и толкал то его, то дядю Колю.
– Интересно, мы будем там же работать, где и позавчера, или на новом месте? – спросил толстяк.
– На новом, – авторитетно ответил дядя Коля. – И где-то близко, раз машин не дают. Пéши далеко не протянешь.
– Да, верно ведь… А десять дней назад Орёл сдали. А у меня там сестра, знаете ли… с малолетними внучатами…
– Послушайте, Дмитрий Савелич, вы же Вебер! – словно спохватившись, произнёс дядя Коля.
– А почему, собственно говоря, вас это удивляет?
– Выходит, вы – немец.
– Выходит… немец против немца?
– Как вроде… – смущённо сказал дядя Коля.
– В Россию моего прадеда привезли в утробе матери. Я уже десятый Вебер, а отец мой кочегаром был на «Варяге»…
– Мой сын… – дядя Коля неловко запнулся. – Сказал… что вчера приказ был… всех немцев выселять… Он по квартирам ходил.
– Наверное, и ко мне приходили. Но я у товарища ночевал. Взял рукопись и к нему… Дома одному неуютно. А считать меня немцем – абсурд. Пушкин тогда вовсе не русский, а эфиоп. И дело не в национальности. – Вебер долго рылся в кармане брюк. Вытащил носовой платок и громко высморкался. – Гёте и Шиллер – немцы… Но я иду воевать не против них…
О чем говорили соседи дальше, он не слышал. Стал ловить ритм шагов колонны, и в голове начала рождаться мелодия, пронизанная огнём, мощная, как гром. Музыка становилась всё сильнее и зримей. Поглощённый сладостным, завораживающим потоком звуков, он так увлекся, что не заметил, как отстал.
– Подравняться!
Он словно проснулся. Огляделся по сторонам и, обрадованный тем, что никто не видит его, запрыгал догонять колонну.
– А ещё один мой приятель в ополчении, – тихо говорил Вебер. – Мы в военкомат ходили. Его взяли. А меня вот… Что будет, если Москву возьмут?..
– Выбросьте вы, наконец, эти мысли из головы! – возразмо отрывисто чей-то голос. – Это где такое видано, чтоб Москву сдавать?
– Повторение – мать учения… – заметил Вебер.
– Это когда!? – угрожающе спросил голос.
– Ведь не даром Мрсква… французу отдана…
– Вот одно плохо – отступаем,– перебил перепалку дядя Коля. – И главное – почему?
– Это вечный вопрос для России. Кто-то из немцев, не то Бисмарк, не то Вильгельм, сказал, что мы, русские, медленно запрягаем, но зато быстро ездим. Или что-то в этом роде. Точно не помню. Так надо же всю страну запрячь. – Вебер сжал кулак и дёрнул видимую ему одному вожжу.
– У меня чувство неуверенности родилось уже в тот момент, когда товарищ Молотов подписывал пакт6… Какой-то он слишком выгодный был… И всё хорошо. Чего-то он нам сулил, иначе мы бы его не подписывали. Да вот не вышло.
– Что теперь судить. И вообще лучше об этом… – Вебер метнул настороженные взгляды по сторонам.
– Да, но кто-то же должен нести ответственность, – прошипел осторожно дядя Коля. – Хоть моральную. Ну, хоть какую…
– Разберёмся после войны…
Путь колонне пересекла другая – красноармейцы на лошадях тянули пушки.
Желая получше разглядеть, что делается впереди, он выскочил на тротуар и увидел перед собой сберкассу.
«Можно позвонить! – обрадовал он себя. – Там обязательно есть телефон».
Взбежал по ступенькам, резко толкнул дверь и зачем-то сказал в пустоту почти тёмной комнатки:
– Я только позвоню.
Ему никто не ответил.
Монета утонула в стальном ящике, а в трубке послышалось свистящее хрипение.
Он бросил трубку на рычаг, окунул голову в маленькое окошко в стене. Там, за решёткой, сидела девушка в зимнем пальто и сером пуховом платке.
– Денег не выдаём, – сказала она, заученно не обращая внимания на посетителя… – Мне… По гривеннику… Позвонить. – Он протянул червонец.
Круглое лицо посмотрело недоумевающим взглядом.
– По рублю могу. А иначе – никак.
– Гривенник! – Бумажка нервно дрожала в его руке, и он чуть ли не до плеч пролез в окошко.
– Сейчас гривенники? С Луны свалились?
– Я вас не понимаю… Мне нужно позвонить. Пока мы стоим. Мне очень надо. – Он стал ещё сильнее волноваться. – Гривенник… Ну, это десять копеек… По… по… нимаете… з-з…вонить.
– Нет их уже давно. Как война началась – пропали. Сразу. Меди могу насыпать.
– Но… Как пропали?
– Все монеты, которые белые… Думают, что в них есть серебро… Вот и прячут. Война. А там кто знает, что будет.
– Да? – Он бросил испуганный взгляд за окно в стене на колонну. – Как же так? – И растерянно спросил: – А как быть?
– Ой, я вас знаю, – уже лицо девушки появилось в окошке. – Вы… Я вас хорошо знаю… Это вы тогда… Я в третьем ряду сидела… На концерте. Меня тётя с собой взяла. Она в театре… Артистка. Вы – первая!
…Первое отделение прошло спокойно. Исполняли старое, хорошо заученное. Дирижёр на ошибки реагировал лишь взмахами бровей.
В антракте старик подошёл к нему и, ухватившись длинными костями пальцев за локоть, просительно прошептал:
– Смотрите внимательно на руку. Ритм… Ритм… Всё сейчас зависит от вас…
Говорил медленно, будто хотел, чтобы каждое слово въелось, прилипло… и на всю жизнь. А голос звучал непривычно заискивающе. От этого был ещё более неприятным.
«Что с ним? Старик такого никогда не позволял себе. Почему упрашивает, умоляет? Должен требовать…»
Он вдруг почувствовал, как по телу покатилась горячая волна. Лицо запылало, а руки нервно задрожали.
«Почему я раньше не догадался? Как это могло случиться!?»
Захотелось освободиться от пальцев дирижёра и подойти к альтистке, но старик не отпускал, все говорил, говорил… Его остановил только звонок.
Глядя на костлявую спину уходящего дирижёра, направляясь в оркестр, он, подхватил её локоть и тихонько прошептал:
– Что-то происходит со мной. Но ты не реагируй. Считай, что я… я смотрю на тебя.
– Я боюсь, – испуганно ответила она, глядя в его отрешенные глаза.
Палочка вспугнула звуки, и они, как птицы, полетели в зал. Мгновение его скрипка заученно следовала за дирижёром, а он выхватывал из общего хора звук её альта. Скованное напряжением лицо дирижёра ясно и чётко выдавало мысли: господи, лишь бы не сорвалось. А глаза просили, умоляли.
6
Пакт Молотова-Риббентропа – сговор правительств СССР и Германии, положивший начало Второй мировой войне.