Виртмастер

Скорее всего, на несколько секунд сознание моё отключилось, потому что в следующий раз я осознал, что плоть моя горит.

Даже сквозь заторможенность восприятия, возникшую, как следствие нешуточного удара головой, я почувствовал адскую боль, которая лишь продолжала усиливаться, хотя больше, казалось бы, было уже невозможно.

Я лихорадочно пытался вырваться из этого погребального кострища, но не тут то было – меня крепко-накрепко зажало между креслом и рулевым колесом.

Левая рука безжизненно болталось ниже плеча.

Не в силах что-либо предпринять, я в полном отчаянии взвыл.

Подушка безопасности наконец-то лопнула, выбросив из себя воздух под давлением, тут же подняв волну жара выше, к моему лицу.

Вспыхнули волосы.

Я попытался сбить пламя окровавленной правой рукою.

Помощи я уже не ждал, весьма отчётливо понимая, что всё должно будет закончиться в течение нескольких следующих минут.

Бросив сквозь языки пламени обреченный взгляд, я лихорадочно шарил глазами по окружающему пространству: какие-то пареньки увлечённо снимали происходящее на камеру с тротуара.

Глядя прямо на них, я издал ещё один вопль, да такой, что один из парней в ужасе выронил свой телефон.

Похоже, я сделал все что мог.

Погружаясь в кромешную, и такую спокойную, без боли и отчаяния спасительную тьму, я более чем ясно осознавал, что это конец.

***

Толчок в грудь по своей силе, скорее походил на удар стенобитного орудия.

Разом вернулась вся та нечеловеческая боль, которая терзала каждый миллиметр моего тела.

Мне по-настоящему сильно захотелось вернуться из этого кошмара наяву в то спасительное ничто, где так спокойно, а нестерпимая боль не заставляет тебя выть во весь голос.

Больше всего пугала тьма, которая царила вокруг меня, хотя звуки из окружающего меня пространства говорили о том, что вокруг кипит весьма оживленная деятельность: голоса, которые я не в силах был ни разобрать, ни понять, гул некоего устройства, весьма напоминающего по звучанию обыкновенную болгарку.

Моё тело и разум агонизировали. 

Наверное, я кричал. 

Кричал изо всех сил.

Вот только силы мои были слишком малы - я, как умирающая на суше рыба, лишь беззвучно открывал рот.

А затем вновь пришла спасительная тьма.

***

В следующий раз, когда сознание вернулось мне лишь несколько дней спустя, той адской боли, что так нещадно терзала мое тело, уже не было. Вернее она была, но уже  столь сильная, как раньше. Наверное, так было из-за того, что меня под завязку накачали препаратами, снимающими болевые ощущения.

Следующее, на что я обратил внимание, так это на то, как дико чешутся у меня ноги. Должно быть в пожаре, охватившем салон автомобиля, им здорово досталось.

То, что я был жив, настраивало меня, как минимум, на оптимистичный лад.

Раз я жив, - рассуждал я, - значит всё в этой жизни ещё поправимо.

Ох, как же я ошибался…

Но, в то же самое время, был чертовски прав!

***

То, что вокруг моей скромной персоны происходит какая-то малопонятная мне возня, я понял уже на следующий день.

Я и говорить-то не мог толком, но, тем не менее, настойчиво пытался узнать, когда же меня выпишут из больницы.

 - Всему своё время, - ответил доктор, терпеливо дождавшись, когда я наконец смогу выговорить это бесконечно длинное и такое тяжелое для всего моего организма предложение, - набирайтесь сил, выздоравливайте, и мы вас, естественно, выпишем.

Я очень беспокоился по поводу того, что лицо мое было плотно забинтовано. Больше всего опасений у меня было именно на счет моего зрения. 

Главный вопрос заключался в том, а сохранилось ли оно вообще.

Вот только спросить про это сил у меня уже не было.

***

Каждый день я ждал того, что меня придёт навестить Агния, но она от чего-то медлила. Наверняка у нее была на это причина, просто я все никак не мог придумать, какая  же. Именно из-за этого было особенно грустно. Если бы она пришла, то на душе у меня стало значительно легче, светлее.

Чего-чего, а света в моей жизни сейчас реально не хватало.

Но время, хоть и чудовищно медленно, шло, а её всё не было, и не было.

Так что дни, проведенные на больничной койке, казались мне бесконечно долгими.

***

Первый (но, увы, не последний) настоящий шок (в бесконечной череде последующих), я испытал в тот день, когда с моего обожженного лица сняли бинты.

Нет. Вопреки моим невысказанным страхам, я не ослеп. По крайней мере, окончательно. Но то, что открылось моему взгляду, было столь ужасно, что я подумал о том, что остаться слепым было бы не так уж и плохо.

Если бы я не увидел всего того, что со мной сделала авария, то, может быть, ещё сохранил кое-какие иллюзии. А так, даже значительно упавшее зрение, открыло мне  тот факт, что жизнь моя больше не войдет в привычное русло.

Скажу больше – и жизни, как таковой, у меня больше не осталось.

А что же тогда осталось? 

Изломанный ущербный кусок плоти, подключенный к аппарату жизнеобеспечения.

От моих ног не осталось практически ничего – безобразными култышками, они заканчивались едва начинаясь. Шансов на то, что я буду передвигаться хотя бы на протезах, при этом помогая себе костылями, не было никаких. Отныне мой жалкий удел – это инвалидное кресло.

Левая рука была на месте, но совершенно бездействовала, как и в тот момент аварии, когда я впервые обнаружил, что с ней что-то не так. Хирург говорил мне, что серьезно повреждены сухожилия и нервы. 

Ещё он обнадёживал, что через три-пять операций, возможно, какие-то двигательные функции и восстановятся, правда, все эти операции платные и делаются только за рубежом.

Почти все тело, что ещё у меня осталось, было обожжено – кошмарные рубцы безжалостно уродовали мою кожу.

Это было далеко не все, что таким кардинальным образом изменилось в моей жизни.

Однажды ко  мне наконец-то пришла Агния.

Однако, встреча эта не принесла мне ни малейшего душевного облегчения – она сообщила мне, что мы с ней расстаемся.

Выяснилось, что пока я был без сознания, а затем чуть позже, когда я уже пришел в себя, но из-за бинтов, закрывающих мне глаза, не способен был видеть хоть что-нибудь, она приходила когда мне в палату, но ужаснувшись от того, что открылось ее взгляду, так и не находила в себе силы заговорить, и в слезах выбегала прочь.

Вновь зарыдав, Агния сказала, что не готова принести свою красоту и молодость на алтарь моего страдания. 

О да, она именно так и сказала!

Наверное, давно заготовила эту пафосную речь.

Конечно, я не стал устраивать нелепых сцен, отчасти понимая, что она в чем то, возможно, и права. Я отпустил её, заверив в том, что не имею к ней никаких претензий.

Уже на пороге она, как бы между прочим, обронила, что моего бизнеса больше не существует.

Вот так, в одночасье и заканчивается жизнь.

Все планы летят к черту.

Бизнес, который ты начинал с нуля, разваливается и прогорает.

Та, что некогда искренне любила и была любима, сказав, что она еще слишком молода, для того чтобы потратить свою жизнь на то, чтобы выносить из-под тебя ночные горшки, ушла, взяв с собой все вещи.

Ну, разве можно винить её за этот выбор?

Если смотреть на ситуацию логически, отринув в сторону простые, человеческие чувства и ценности, то поступила она чертовски правильно.

Кем я был в ее жизни? Состоятельным мужчиной, способным удовлетворить ее потребности.

Кто я в ее глазах теперь? Ущербный калека, неспособным вообще хоть на что-то. Я никогда не видел в ней декабристку, которая не раздумывая отправилась бы вслед за любимым на каторгу в Сибирь, поскольку Агния до сих пор так  в итоге осталась избалованным ребенком. Так какие же сейчас, с моей стороны, могут быть обиды и упреки?

Если бы, в своё время, я нуждался именно в таком человеке, то он и по сей день остался со мной.