Страница 4 из 83
Спросите: почему я подняла эту тему? Просто потому что в каком-то смысле я пострадала из-за него. Стоило разок поверить в магию и ощутить себя настоящей волшебницей, как я оказалась там, где я сейчас, сежу перед окном, закрытым стальными решётками и москитной сеткой, и жадно глотаю свежий воздух, потому что в помещении дышать невозможно.
Оглядываться не хочется, ведь я знаю, что там увижу: всё те же тошнотворно-жёлтые стены, строгих медсестёр в белых халатах и не всегда адекватных пациентов, одной из которых являюсь и я сейчас. Стоило одни раз по-настоящему поверить – и я здесь! Неужели вера – это преступление?!
Мне уже всё равно, не думаю, что меня когда-нибудь отсюда выпустят… по крайней мере, не выпустят в ближайшее время. Ладно, не буду жаловаться на то, что здесь плохо. Если вера – это преступление, то я это заслужила.
Меня зовут Силестия Лигмер. Странное имя для жительницы восточной Европы. Я знаю. Но почему оно такое, мне приходится лишь гадать. До пяти лет я жила в детском доме, не помня родителей. Там старая воспитательница, которая помнила, как попали в это место многие дети, рассказала мне, что меня нашли на пороге приюта ещё совсем маленькую, в коляске и со странной запиской, где было указано мои имя, фамилия и дата рождения. Мне потом даже показывали эту бумагу, хотя… возможно, это была только красивая история, а доказательство – подделка. В начале, конечно, я верила, а, когда повзрослела, меня часто начинал одолевать скептицизм. Уж слишком эта история походила на сказку. Разве нет?
В пять лет меня удочерили. Сказать, что я сильно была этому рада, значит, ничего не сказать. Я была просто в восторге! Наконец я кому-то была нужна! Но потом оказалось, что это не так уж радостно. Я попала к молодой бездетной паре. Вначале они, казалось, любили меня, как собственную дочь, а потом… да, потом я поняла, что нужна была им только ради денег от государства. Она не удочерили меня по-настоящему, а только оформили опекунство. И, как говорила потом моя приёмная мать, «промучились» со мной два года, а потом скинули бабушке, то есть своей матери.
С ней было проще, она очень хотела внуков. И меня, пусть даже не родную, приняла, как свою. Там я действительно была нужна и наконец зажила жизнью нормального ребёнка. Помню, как бабушка, ставшая уже мне по-настоящему родной, ласково называла меня Лесточка, а иногда Ласточка, на что я отвечала ей тоже уменьшительно-ласкательным прозвищем Бабулечка. Её всегда это смешило.
С первого класса я пыталась хорошо учиться, чтобы радовать её. Казалась, она всё понимала, даже не ругала, если случайно в череде десяток попадалась одна пятёрка или шестёрка. «Ничего, - говорила она, - это просто цифры на бумаге. Я же знаю, какая ты у меня умная. Твои учителя просто этого не заметили. Вот вырастешь и станешь врачом, тогда они поймут, кому плохие оценки ставили». Меня всегда это успокаивало, и я снова садилась за уроки, стараясь ничего не пропустить и как можно лучшей понять материал, ведь в глубине души всё ещё оставался тот страх перед детским домом и тем, что меня могут туда вернуть, если я не оправдаю чьих-то ожиданий.
Следующие годы я прожила относительно спокойно, меня тревожили только повседневные проблемы. Это, наверное, было самое счастливое время в моей жизни. А потом…
8 марта. Из отложенных на этот случай денег, взятых из карманных расходов, я купила бабушке подарок: набор красивых цветных кружек, ведь наши, оставшиеся ещё из советской эпохи, не отличались особой красотой и не все были целы.
Бабушке очень понравилась моя идея, и в ответ мне был подарен легкий летний халатик. Этот подарок хоть и не отличался особым шиком, но внешний вид не отдавал нафталином, так что мне даже очень понравилась эта вещь.
Жаль, я не знала, что будет потом, я не знала, что это был последний раз, когда мы обменивались подарками. Уже 10 марта она скончалась дома в одиночестве, ведь в это время я была в школе. Врачи поставили диагноз: остановки сердца. Что же, рано или поздно это должно было случиться, ведь у бабушки, сколько я её знала, всегда было больное сердце. Но почему так рано?
Следующие дни я жила, как во сне. Я плохо помню, что там было. Голоса и изображения растворялись. Похоронные сцены прерывались в памяти яркими воспоминаниями о прошлом, а потом слёзы закрывали глаза. Что там было? Кто заплатил за похороны? Кто их организовал? Откуда взялись деньги? Я не помню.
Единственное, что осталось у меня в памяти очень чётко и ярко, - это момент прощания. Помню её, лежащую в гробу, неподвижную и холодную. Подхожу, чтобы попрощаться, наклоняюсь, целую в лоб. Мои светлые длинные волосы, всё время похорон скрывающиеся под чёрным платком и, похоже, недавно странным образом вырвавшиеся оттуда, упали на лицо покойной, затенив его. И в этот момент она как будто улыбнулась, а в голове прозвучал хорошо знакомый с детства голос: «Не верю, что тебя что-то может сломать».
Похоже, даже её душа с того света пыталась меня воодушевить, заставить жить дальше. Я постараюсь…
После долгих уговоров социальной службы мне всё же согласились забрать мои горе-родители. Мне ещё было пятнадцать, по закону я не могла ещё жить сама, да и денег с образованием на это не было.