Страница 3 из 15
Первое четкое и полное воспоминание малолетней Дуси Землероевой навсегда осталось связанным с незабываемо красивым мальчиком Константином Грушиным. До этого момента память сохранила лишь разрозненные, бессистемные обрывки: улетевший под ветки липы синий шарик, высокий, всемогущий папа прыгает на лавочке, стараясь зацепить пальцами болтающуюся нитку… Мама в новом платье, на высоченных каблуках – сама крошечная Дуся в этом же платье, на тех же каблуках тихонько копошится в маминой косметичке, выбирая самую яркую помаду, и неловко малюет губы… Подводит глаза зелеными тенями…
Красиво тогда получилось.
Помада, правда, сломалась в неопытных руках, и два часа Евдокия ревела в углу… «Нельзя брать чужие вещи без спросу!»
Все эти воспоминания не привязывались ни к времени года, ни к возрасту, ни к какому-то событию – просто были. Без очередности и повода. Знакомство с Костиком запомнилось в деталях.
Прозрачный зимний день. В Москву вернулась какая-то непонятная родственница тетя Зина и пригласила в гости – мама торопится, бигуди путаются в волосах и никак не хотят вылезать из тугих колечек волос. Папа отказывается надевать галстук: «Не новоселье, Тая, просто в гости идем!» - «Петр, я тебя умоляю, хотя бы раз послушайся меня!»
Эта суета уже как будто выступила увертюрой. Подготовкой значительного события.
Муж тети Зины – подполковник. Служил в Германии, там же родился и сын Грушиных - Константин. «Слабенький такой мальчик, - шепотом сетовала мама. – С пороком сердца родился. Хорошо хоть в Германии служили, там с врачом повезло, операцию удачно сделали. Но Зина все равно переживает, не хочет его семилетним в школу отдавать…»
«Слабенький» мальчик Костик оказался дивно крепким розовощеким бугаем. Он шумно носился среди неразобранных картонных коробок, из которых тетя Зина доставала нереально красивые сервизы «Мадонна», хрустальные графины, отрезы тюля, ворохи тряпья… «В Мухосранске их даже не распаковывала, - смеясь, докладывала родственницам. Прежде чем обосноваться в столице, подполковник Грушин несколько лет послужил за Уралом. Потом – жена москвичка с жилплощадью, позволили перевестись поближе к Первопрестольной, в часть, расквартированную в области. – Господи, думала – сгнило все! Тася, вот этот отрез на платье возьмешь?»
В Москве середины девяностых не было принято привередничать. Мама взяла и отрез на платье, и патронташ с трусами-недельками, и даже большую нарядную чашку с отколотой ручкой. Папа потом аккуратно обточил острые сколы, мама замазала белые пятна лаком для ногтей, и несколько лет большая чашка в форме распустившегося бутона служила Землероевым вазочкой под рафинад.
Все это заграничное обильное богатство поразило четырехлетнюю Дусю в самое крошечное сердце и навсегда застряло в памяти: яркие ковры во всю стену, чешский хрусталь на потолке и в горках, высокий черноволосый мальчик в фантастическом спортивном костюмчике, скроенном как будто из красочных лоскутков. А в детском садике Дуси все мальчики ходили в темных колготках и шортиках, делавших их маленькими, обычными, простыми. Неизъяснимо заграничный Котик разгуливал по дому в кроссовках, в футболке с мордочкой лисенка…
Взрослые увлеклись рассматриваем богатства, забытая всеми Дуся сидела в углу за коробками и несмело перебирала всамделишные гоночные машинки, яркие наклейки, мягчайшие ластики, в игрушках попадались леденцы…
Иногда в тот угол заглядывал Костик. По хозяйски отбирал машинки – Дуся и слово-то боялась вымолвить, отдавала все безропотно! – и, ничего не говоря малявке, уносился на голоса взрослых.
Дуся смотрела на мальчика снизу вверх. Что в общем-то типично в отношении малявки к старшему брату.
На долгие годы она словно бы застряла в том углу. Скорчилась на корточках и любовалась чужим игрушечным богатством, не смея ничего попросить поиграть на время. (Благодушная тетя Зина, правда, сама потом подарила шикарного немецкого пупса с соской и кукольный набор посуды, так как ими уже закончила играть старшая дочь Катерина.) Все связанное с Костиком так и осталось небывало ярким, определенно заграничным и не похожим на простую жизнь.
Даже когда «подлец-мерзавец-прелюбодей!» дядя Толя ушел к буфетчице из воинской части, а тетя Зина слегла с инфарктом, распродала хрустать, сервизы, барахло, брат Котик остался для Дуси мерилом совершенства. Точкой отсчета, откуда начиналось все впечатляющее, не из обыденной жизни. Никто не мог сравниться с Костей. Он самый лучший, умный, взрослый, самый-самый.
Мама и папа посмеивались над детской влюбленностью дочери. Лучшая подруга, нынешняя философиня Линка Синицына называла Котика «избалованный сукин сын». Никто не мог поколебать уверенности Евдокии: только с Костиком-Котиком ее жизнь может приобрести наполненность и смысл, он один способен сделать праздником каждый день и даже час.
Пожалуй, единственным человеком, полностью согласным с Дусей, являлась тетя Зина. Ради сына она, почти без преувеличения, встала со смертного одра, заставила себя существовать и полностью подчинила жизнь дражайшему Котику. Работала на двух работах, тащила семью, встречаясь с родственниками часами говорила о Котиковых пятерках (тройки в счет не шли, их ставят дуры-училки, не понимающие талантливого мальчика) и будущих успехах.
Кстати сказать, настоящая двоюродная сестра Евдокии Катерина вполне могла бы заслужить похвалу от матери, но все ее достижения прошли абсолютно незамеченными. Катерина легко закончила школу и институт иностранных языков. Вышла замуж за «простого инженера», неожиданно для всех ставшего приличным бизнесменом. Родила троих детей – дом полная чаша.