Страница 3 из 92
– Я еще помню времена, когда чай пили из самовара, – проурчал знаменитый актер, сладко щурясь на последний лучик проваливающегося за горизонт солнца. – Был прибор такой. Заливаешь в него воду, а выходит чай.
– А в чем фокус?
– А в том… В самоваре использовался настоящий чайный лист, а не пищевой картридж, из которого моя электронная кухарка и ватрушек нам этих наладила, и варенья к чаю, и сам чай. Да… были времена. Магазины были как вот этот стол – настоящие. В них можно было зайти и побродить среди полок с товаром. А товару было… Это сейчас картриджи только остались. А раньше… Еду ведь выращивали. Да, представь себе. Зайдешь в магазин, а там… И творог. И мука. И… э… варенье. И чай. И картофель. И помидор. И огурец. И чего только нет! Господи, как же давно это было! Господа нет, а мы до сих пор поминаем имя Его. Какова все-таки у меня память, а? Это ж все было так давно, что непонятно, как память вообще в состоянии хранить воспоминания о тех временах.
– Временах Новой Античности?
– Ее самой. Я еще отлично помню ту эпоху. Тогда Британские острова лежали где-то на широте Париша… Это потом уже англичане перетащили их к Ишпании. Холодно им, видите ли, было. Дождливо и тоскливо. Шотландцы-то, само собой, заупрямились и перетаскиваться куда бы то ни было наотрез отказались. Кинулись ров рыть. Разъединительный. Республиканцы Шкверной Ирландии поначалу тоже отказались, но после того как Южная Ирландия план поддержала, согласились и те и другие… А Мошква наша тогда и вовсе была столицей непомерно громадной страны. И называлась, вроде, иначе. Мофква что ли? Или Моцква? Не помню. А ведь я, между прочим, коренной мошквич в четвертом локте. Или наколеннике? Не помню. Ни к черту память!
– Вы же только что жаловались, что она у вас слишком хорошая.
– А память такая штука – ею никогда не можешь быть доволен.
Пафл Пафлыч вылакал из блюдца остатки чаю – вылакал явно без удовольствия – и застыл в задумчивости. Конрад также молчал. У него были свои мысли, которые тоже требовали тишины и вдумчивости.
– Я так устал, мой мальчик… – неожиданно произнес Пафл Пафлыч надломленным голосом.
Конрад вздрогнул и бросил тревожный взгляд на своего учителя: не примерещились ли ему эти слова? Нет, не примерещились: на лице Пафла Пафлыча, в его взгляде, движениях действительно читалась многовековая усталость, которую никакие дозы эликсира вытравить были не в состоянии. Соответственно, играть персонажей, налитых юностью и энергией, он и его ровесники не могли. Но играли.
– В это трудно поверить, но, прожив столько лет, я не могу сказать, что мудр, – великий актер тяжко вздохнул. – Я мудр лишь настолько, насколько мне позволяет быть мудрым общество. А общество навязывает нам свою мудрость. По-настоящему мудр лишь тот, чья мудрость не зависит от общественной.
Многократный повтор слов «мудрый» и «мудрость» подействовал на Конрада словно заклинание: он оцепенел под грузом своей собственной молодости, неопытности и незначительности, молча внимая полумифическому существу, столь же древнему, как, вероятно, сам Космос, но снизошедшему до разговора с ним.
– А может, мы стали умнее? Нет. Я точно не стал, – меланхолично продолжил Пафл Пафлыч. – Я могу сыграть тебе хоть пятилетнюю девочку, хоть хорька. Но однообразие занятий, погоня за одним и тем же зайцем в итоге отупляют. На что мне эта слава? Ведь никуда не выйдешь! Двенадцать тысяч лет карьеры… С каждым жителем Мошквы, почитай, знаком. Это ужасно. Каждый норовит подойти и потрепаться, а ты потом мучайся: «Кто это был?» Вот ты, конечно, полагаешь, артистом или другой какой знаменитостью быть легко. Полагаешь ведь? Вот… Художников и ученых уважают и ставят в пример до тех пор, пока они не выскажутся о своих политических взглядах. А потом? Затравят! И либеральная пресса затравит. И правительственная. Получается, не могу я взгляды иметь? Мнение свое личное высказывать? Теперь только на кухне его и выскажешь. Спасибо и на этом. Да взять даже Гениального Секретаря. Он уже забыл, каков он на самом деле, а мы этого и не знали. С этим круглосуточным каналом, посвященным его жизни, ему теперь приходится играть и днем и ночью. Ему постоянно приходится доказывать свою состоятельность и смелость, а ведь понятно, что у по-настоящему смелого и состоявшегося человека нет необходимости доказывать это снова и снова. Причем не зрителю даже доказывать, а себе. Что есть слава? Зачем она? Слава утомляет не меньше прожитых лет. С другой стороны, хорошо, когда работа и романтика – суть одно и то же. Есть у меня дружок, Фима Эрин, известный пианист – ты, конечно, слышал. На вид неказист, что стоптанный ботинок, но как играет!.. Если положит взгляд на красавицу – пропала красавица. Пригласит ее на концерт – и что ты думаешь? – она ему охапку цветов тащит! Ты можешь себе такое представить? Женщина дарит мужчине охапку роз! А у него выходит. Вот ведь… Кóня, ну, зачем тебе в актеры? Может, ну его, а? Может, попробуешь в пианисты? Коня, Коня… Ты ж мне как сын родной, почитай, стал. Актер бы из тебя толковый вышел. С другой стороны, мне все это надоело. Куда еще стремиться? К каким наградам? Куда расти? Все, вырос. Дальше не растут. Понимаешь, к чему я, а?