Страница 7 из 14
– Михаил Ревазович, – сказала Надежда спокойным невозмутимым тоном, – я сейчас позвоню в хозчасть, вам заменят вентилятор. – Подождите немного.
Надежда вышла.
– Вот видел? – Габашидзе указал на дверь, за которой скрылась девушка. – Я только сказал – Надежда. И всё – вопрос решается.
Борисов издал стон.
– Не стони, Анатолий. Включай личные связи. Прошу тебя, останови увольнение Куприянова. Это очень важно.
– Пойду пробовать, – глубоко вздохнув, сказал Борисов и вышел из кабинета.
1972 год. 15 мая. 13:05
– Зиновий Моисеевич, я вас очень прошу, помогите нам, – Люба уже битый час уговаривала директора Брука взять Маргариту хоть на какую-нибудь работу в театр.
– Любочка, – наклонив голову, хриплым шёпотом говорил Брук, – я тебя очень люблю. Я не могу насытиться твоей небесной красотой. Я готов отдать тебе последнюю рубашку. Но у меня нет сейчас вакансии для Маргариты Львовны. Как только…
– Хотите я вас поцелую? – перебила директора Люба.
– Это запрещённый приём, Люба! На Нюрнбергском процессе мировая общественность осудила издевательства над евреями. Не смей!
– Неужели ничего нельзя сделать? – Люба опустилась на стул и в уголках её глаз блеснули маленькие слезинки.
– Боже мой! – запричитал Зиновий. – Пусть твоя тётя выйдет и подождёт в коридоре. У меня есть, что тебе сказать наедине.
Маргарита встала, зло зыркнула на директора, но возражать не стала.
– Люба, я подожду за дверью раз так надо.
Дождавшись, когда дверь за Терёхиной закроется, Зиновий Моисеевич присел на стул рядом с плачущей Пожарской. Он нежно погладил Любу по голове и сказал:
– Любочка, неужели ты не понимаешь, что я не могу взять на работу человека судимого. Тем более без прописки.
– Прописку я сделаю.
– Ладно, прописка у Маргариты будет. А судимость? У нас кругом материальные ценности. У нас высокие гости почти каждый день. Элита областного центра. Меня не поймут.
– Даже билетером не возьмёте? – Люба, сказав это, обиженно опустила уголки губ.
– Боже! Что ты со мной делаешь? – взвыл Брук и заходил по кабинету как тигр в клетке. – Ну хорошо. Делай ей прописку. Постоянную! И приходите с документами. Билетёром возьму. Пока временно. Только ради твоего спокойствия, Любочка, только ради.
1973 год. 7 августа. 10:14
Андрей с Василием ждали у кабинета Зиновьевой уже больше десяти минут. Подгорный посмотрел на часы.
– На неё это совсем не похоже, – покачав головой, сказал он.
– Мне тоже сразу показалось, что Елена Яновна происхождением из спартанцев, – добавил Куприянов.
– Она пунктуальна как кремлёвские куранты. Вообще ты знаешь, Вася, легендарная тётка.
– Можно одну просьбу? – глухим голосом, немного съёжившись, спросил Василий. Андрей упёрся в Куприянова настороженным взглядом. – Прошу, никогда не называйте меня Васей. Я Василий. Можно Иваныч. Только не Вася. А про легендарную Елену Яновну расскажи.
– Я понял! – Андрей хлопнул Василия по плечу. – Я помню в первый год, как я пришёл в управление, на ноябрьском торжественном концерте увидел Елену, и челюсть у меня отвисла. Ордена и медали отсюда и досюда. Потом старики рассказали. Она в сорок третьем, как только ей восемнадцать исполнилось, пошла на фронт. Она полячка, её сразу в разведку забрали. Зиновьева это фамилия по мужу. Он в сорок девятом погиб на западной Украине. Бандеровцы убили. Так вот, с весны сорок четвёртого она с группой в польских лесах, в тылу у немцев работала. Там какие-то местные их сдали гестапо. Попала Зиновьева в плен. Пытали её. Должны были расстрелять, но случай помог. Наше наступление началось и передовая группа прорвалась в этот городок. Снаряд из танка попал в комендатуру. Там нашу Зиновьеву в камере и завалило. Если бы не завалило, расстреляли бы немцы. Откопали Елену всю переломанную, но живую. Она восстановилась и потом ещё несколько лет в своей родной Польше бандитов Армии Крайовой вылавливала. Понимаешь, Василий, с кем рядом работаем?
– А по ней видно, что женщина она незаурядная.
В этот момент из-за угла решительным твёрдым шагом вышла Зиновьева.
– Я должна извиниться. Вы потеряли важное время. Совещание затянулось. Заходите в кабинет.
В кабинете Елена Яновна убрала документы в сейф и, усадив оперативников перед собой, сказала:
– Докладывайте! Коротко и только важное. Куприянов, сначала вы.
– Я проверил свою версию. У мужа, дочерей и сестры – алиби. Никто из них в это время не мог быть в квартире. Сама хозяйка вне подозрений.
– Уверен?
– Абсолютно!
– Значит, это все-таки был вор, – сделала вывод Зиновьева. – Что у тебя, Андрей?
– Озадачил информатора. Завтра, послезавтра, что-нибудь в клюве принесёт. По скупщикам у нас Рыбак спец. Он уже работает.
– Понятно, что ничего непонятно, – Зиновьева, нахмурив брови, уткнулась взглядом в стол.
– Елена Яновна, – Василий отвлёк следователя от раздумий.
– Что?
– Сумму взяли большую. Если это наш контингент, должны начать тратить.
– Куприянов, – Зиновьева смотрела на молодого сыщика поверх очков, – никогда не смотри на преступника как на идиота. Скажи, ты бы после такого удачного дела, стал тратить деньги тут же, открыто?
– Я нет.
– А почему ты думаешь, что этот вор или воры глупее тебя? Я даже так вам, бравые ребята скажу: они и золото здесь сбывать не будут. Зачем им это? Полные карманы рублей. До Крыма рукой подать. А там для этой братии золотое дно.
– Простите, Елена Яновна, не подумал, – извинился Василий.
– Да нет, Куприянов, ты как раз подумал. Знаешь что? А дам я на всякий случай ориентировку. Мало ли что? Вдруг наши воры решат-таки кутнуть. Вероятность мала, но она есть.
Зиновьева встала со своего стула, подошла к Василию и положила ему руку на плечо.
– Извини, Василий Иванович, – сказала она. – Ты ещё полуфабрикат. Тебе только предстоит стать хорошим сыщиком. Послушай моего совета. Никогда не отметай даже самые бредовые мысли. Проверяй всё. Иногда то, что кажется невероятным и есть самое вероятное. А теперь идите, работайте. Завтра в десять у меня.
1994 год. 21 июня. 9:02
От этого запаха всегда появлялась какая-то приторная оскомина во рту. «Как они здесь целыми днями работают и живут? – думал Куприянов, направляясь по коридору морга в кабинет судмедэксперта. – Тут поневоле курить начнёшь». Он вспомнил своё знакомство в семьдесят третьем с седовласым экспертом Богданом Шуляком. Интересный был старикан. Спокойный, размеренный. Он любил повторять, что в этом здании уже никому никуда торопиться не надо. Когда следователи торопили Богдана с заключением, он всегда говорил: «Приходите». Когда те приходили к нему, он выходил из своего кабинета и, оглядевшись по сторонам, произносил:
– Посмотрите, вы видите кого-нибудь спешащего по этим коридорам? Любезный, здесь жизнь останавливается. Поэтому у нас здесь тихо, спокойно и никаких преступлений. Давайте сделаем так: я налью вам чаю, настоящего, индийского, из пачки со слоном. И пока вы будете его пить, я не торопясь напишу заключение. Вам хорошо и мне спокойно.
В тот день Панкратов послал молодого оперативника к Шуляку за заключением. Василий ждал Богдана в коридоре. Эксперт вышел из прозекторской с поднятыми руками. Рукава халата были завёрнуты выше локтя. На одной из них висел грязного цвета фартук, в другой дымилась папироса.
– Куришь? – спросил седовласый Шуляк.
– Нет, пронесла нелёгкая, – иронично ответил Василий.
– Это ненадолго. Вот на эти «добрые» лица посмотришь, – при этих словах он кивнул в сторону открытой двери прозекторской, – и закуришь. Папироса действует лучше, чем валидол.
– Если честно, надеюсь справиться без папирос.
– Вы очень правильный молодой человек. Кстати, как вас зовут?
– Василий Куприянов. Я от Панкратова. Он вам звонил.
– Да, Илья Петрович мне звонил. Пойдёмте со мной, Василий.