Дочь Рейха

Вальтер не обычный еврей. Евреи не такие, как он.

Я уверена, что он не имеет никакого отношения к всемирному заговору еврейства.

И нос у него не крючком, и глаза не бегают.

Вальтер добрый, красивый, и с ним весело.

Может быть, он и не еврей вовсе. Наверное, он мишлинг: еврей, но с частью арийской крови. Да, вот почему у него такая внешность. Хотя он может и сам не знать, что он отчасти ариец.

Я уже поворачиваю на Фрицшештрассе, когда во мне вдруг просыпается бунтарский дух. Вот пойду завтра утром и встречусь с ним. В последний раз, только чтобы сказать ему «прощай» и объяснить, что нам больше не следует видеться. Всего один разок, самый последний. Никто и не узнает.

Потому что просто не прийти – это невежливо.

А меня с детства учили быть вежливой с людьми.

8 августа 1937 года

Я стою на высоком узком каменном уступе. Позади меня луг, густая зеленая трава вперемежку с дикими цветами. Прямо у моих ног начинается крутой спуск в долину, покрытую сочной изумрудной зеленью. Густые ели плотными рядами опоясывают склоны гор. По дну долины вьется река, серебристой змейкой сверкает на солнце.

На ее берегу я вижу крошечную фигурку. Человек машет мне обеими руками. Зовет меня вниз, к себе.

Вальтер.

Ветер треплет мне волосы, солнечные лучи пригревают лицо. Воздух пряно пахнет свободой, и я дышу полной грудью. Потом закрываю глаза, подаюсь всем телом вперед, и вот меня уже не вернуть. Я падаю, сначала медленно, потом все быстрее, быстрее; ветер гудит и свистит у меня в ушах. Я взлетаю, но что-то идет не так. Открыв глаза, я вижу Карла: он за рулем своего глайдера, направляет его наперерез мне, преграждает путь…

Вздрогнув, я просыпаюсь. Приподнимаюсь на кровати, вглядываясь в стрелки часов на каминной полке. Пять тридцать пять. Я снова роняю на подушку голову, полную недавним сном. Время еще есть. Я могу остаться дома, и тогда все будет по-прежнему. Но могу пойти, и тогда все станет по-другому.

Будь хорошей девочкой, чистой душой и телом. Не ступай на стезю соблазна. Выбери скромность и послушание. Делай лишь то, что принесет пользу другим. Вот что сказал бы мне Он. Я замираю и прислушиваюсь к Его голосу. Тишина. Я сажусь, подсунув себе под спину подушки, и вглядываюсь в портрет Гитлера над камином. Его черты кажутся расплывчатыми и неясными в бледном утреннем свете, который сочится в щелки опущенных жалюзи. По-прежнему тихо.

В моей голове пустота. И тишина. Удивительная, блаженная. Что это, я получила разрешение? Наверное, да. И потом, какой от этого вред? Просто прогулка с другом детства. Ничего особенного.

Конечно, я прихожу рано. До смешного рано. Что подумает Вальтер? Что я на все готова? Надеюсь, моя длинная юбка, застегнутая на все пуговицы блузка и бесформенный пуловер убедят его в обратном. Не дай бог он узнает, какие мысли на его счет на самом деле мелькают в моей голове.

Я бросаю палку. Куши приносит ее, кладет у моих ног и, умоляюще поскуливая, ждет, когда я брошу снова. На этот раз я закидываю палку в реку, но он тут же прыгает за ней и плывет изо всех сил, чтобы схватить добычу, пока ее не унесло течением. Куши не боится воды.

На дороге какой-то звук – камешек, задетый чьей-то подошвой, скребет по асфальту.

Это он. Подходит – руки в карманах, шляпа надвинута на самые глаза. Вот он поднимает голову, улыбается.

Крылья множества бабочек трепещут у меня в животе.

– Ты пришла, – говорит он.

– Ты тоже пришел.

Он смеется, я вторю ему, и тут же мир вокруг нас словно оттаивает. Теплеет у меня внутри; теплеет свеж ий утренний воздух. Деревья, живые изгороди, дорога, мост – все теряет резкость очертаний, смягчается, перетекает одно в другое, словно только что нарисованное на холсте свежей краской.

– Давай пройдемся, – говорит он, и мы отправляемся на неспешную прогулку вдоль реки. Тропа приводит нас в лес, где за путаницей древесных ветвей мелькают кое-где пятна крыш – край города. Дальше река течет по открытой, слегка всхолмленной местности, где тут и там встречаются распаханные участки – поля. С каждым шагом Лейпциг остается все дальше, а меня охватывает ни с чем не сравнимое чувство свободы.

– Как лагерь? – спрашивает он.

– Нормально. – Я умолкаю, не зная, стоит ли мне откровенничать о делах БДМ с посторонним, который к тому же может оказаться врагом Рейха, и тут замечаю, что мы с Вальтером шагаем в ногу.

– Кажется, ты не в восторге, – смеется он. – Но это меня не удивляет.

– Почему? – Я решаю подыграть ему в его заблуждении.

– Потому что ты всегда была не такой, как все. В хорошем смысле. Как ты выскочила из школы в тот кошмарный день и бежала за мной и Фридой… – Голос у него обрывается, он напряженно сглатывает.

– Это было давно, Вальтер, – тихо произношу я. – С тех пор я изменилась.

Но он продолжает говорить, точно не слышал моих слов:

– Я всегда восхищался этим в тебе. Тем, как независимо ты мыслишь. Твоим характером, твоей страстностью. Как ты мечтала стать врачом вопреки всему. Я всегда знал, что ты умная, что ты ничего не принимаешь на веру. Ты не из тех, кто слепо следует правилам просто потому, что они существуют. – Он умолкает, а потом добавляет: – Я всегда знал, что ты одна из тех редких людей, которые способны разглядеть истину за напыщенными фразами.

Я бросаю на него быстрый взгляд. От его слов мне делается жарко. За всю мою жизнь никто еще не говорил со мной так откровенно. А главное, все мои нед остатки, такие как привычка вечно во всем сомневаться и задавать вопросы, мое предосудительное стремление к независимости, в его глазах оказываются достоинствами.

– Когда ты успел все это во мне увидеть, если ты никогда на меня даже внимания не обращал? – спрашиваю я.

– Кто это сказал?

– Да ты вообще едва замечал, что я существую.

Он качает головой и улыбается.

– Ошибаетесь, фройляйн Герта, – говорит он и подмигивает. – Вас я замечал куда чаще, чем вы можете себе представить.

Я чувствую, как у меня краснеют щеки.

– Так что ты думаешь делать после школы? – меняет тему Вальтер.

– Хотелось бы поступить в университет, – вздыхаю я. – Но папа против. Да и вообще, для девушки сейчас очень сложно стать студенткой. Опять же понадобится письменное согласие отца. Так что детскую мечту пришлось, конечно, забыть. Как мне жаль, что я не родилась мальчиком.

– А я очень рад, что ты не мальчик. – (Я кожей чувствую его взгляд и вспыхиваю еще ярче.) – К тому же я считаю, что ты стала бы отличным врачом, – добавляет он.

– Откуда тебе знать? Ты ведь меня с двенадцати лет не видел.

Я вдруг вспоминаю предостережения доктора Мецгера. Может быть, комплименты Вальтера должны меня насторожить? Может, он говорит так только для того, чтобы втереться ко мне в доверие?

– Люди не меняются, – продолжает между тем Вальтер, – по крайней мере, в главном. Я уверен, что в тебе и сейчас живет та девочка, какой ты была в двенадцать лет. А кстати, хочешь узнать, что мне всегда нравилось в тебе больше всего? – улыбается он.

– Что?

– Ты всегда смеялась над любыми моими шутками, даже самыми глупыми. Вот за что ты получила особое место в моем сердце.

Я улыбаюсь:

– А ты и сейчас рассказываешь глупые шутки?

– Конечно! – Он наклоняет голову к плечу и смотр ит на меня. – Знаешь, что случилось с псом, который любил гоняться за людьми на велосипедах? – (Я мотаю головой.) – В конце концов, – говорит он, глядя на меня совершенно серьезно, – пришлось отобрать у него велосипед.

– Ой, – смеюсь я, – точно, шутки у тебя все те же. А сам ты тоже все тот же мальчик, каким был прежде?

– Ничуть не изменился.

– Значит… когда ты идешь купаться на озеро, то все так же раздеваешься до трусов прямо перед девочками? И так же злишься и топаешь ногой, когда тебе выпадает быть не ковбоем с ружьем, а индейцем с луком и стрелами?