Sabbatum. Инквизиция

- Этакое?

- Как будто у тебя не бывают фантазии, - выдыхаю я еле слышно.

- Бывают, еще какие! – Он практически накидывается на меня, жарко и удушающе целуя.- Я иногда с ума схожу из-за них…

- Тогда давай не будем играть с огнем. Хотя бы в Саббате, - хнычу я, чувствуя его дыхание и губы на своей шее, прямо как во сне. – И не надо больше так делать.

Он отшатывается и смотрит непонимающе в мои глаза.

– Думаю, тебе неприятно было бы, если бы я приходила в твои сны с такими намерениями.

Сначала Рэй хочет насмешливо возразить, но потом идет понимание и осознание, и вот – бинго! – принятие моей идеи.

- Хорошо. Я больше не буду приходить в твои сны с такими намерениями. – Он говорит серьезно, но что-то подсказывает, где-то тут подвох. Потом Рэй наклоняется к самому уху и шепчет: - Но во сне ты такая раскованная была.

- Прекрати. - Я начинаю его отпихивать.

Ведь действительно: так во сне и до грехопадения дойти можно. Вот повеселится Реджина, вызывая нас и отчитывая за секс в Саббате, и притом во сне. А кстати, на область бессознательного правило распространяется?

Ой! К черту всё!

Вырвавшись, вскакиваю на ноги. Похоже, Рэю не очень по нраву моя реакция. Ничего, смирится.

- Ты сегодня очень занята? - Теперь в его голосе звучит напряжение.

Резкая смена температур в настроении Оденкирка озадачивает.

- Не знаю. Вроде, мисс Татум выходит. А что?

- Я нашел могилу твоего брата, – проговаривает он глухо, не глядя мне в глаза.

И в этот момент я прощаю ему всё. Да если хочет, пускай живет в моих снах! Я кидаюсь к нему на шею, целуя в щеки, нос, шею, плечи – да куда попало. Радости и счастью нет предела! Он нашел моего братика! Да еще так быстро!

- Мелани, - Рэй отклонялся от моих поцелуев. – Прекрати. Пожалуйста.

Не выдержав, он отстраняет меня своими стальными руками.

- Спасибо… - прошептала я, немного сбитая с толку его холодным отталкивающим поведением.

- Не благодари меня за это. Слышишь? Никогда. – Он шумно сглотнул, затем провел ладонью по моей щеке и встал, не глядя в глаза. Быстро найдя вещи, ушел в ванную, оставляя в смятенных чувствах. Я слышу, как он включает душ, а потом из ванной доносится шипящий мерный звук потоков воды, как у старой пластинки на патефоне.

Сегодня я увижу могилу брата. Возможно, даже вспомню что-нибудь. Возможно, это даст что-то. Как бы там ни было, теперь есть прошлое - материальная, печальная повесть о тринадцатилетнем мальчике: такое теперь можно оплакивать, такое можно хранить для вечности.

Мотоцикл въехал на дорогу к какому-то парку. Справа было расположено кладбище, огражденное лесополосой и черным чугунным забором.

- Где мы?

- Парк Сидс Лейн. – Рэйнольд суров, но осторожно расстегивает мне мотоциклетный шлем, чтобы я нечаянно не поцарапалась. Мы проехали огромный путь от Саббата до сюда. Ощущение нереальное: ветер, скорость, спина любимого человека. Сначала было страшно, потом привыкла к полету.

Напротив парка было огромное голое поле с надгробиями под пасмурным тяжелым небом Ливерпуля. Выглядит это страшнее, чем какие-нибудь плачущие ангелы, склепы и резные кресты. Все просто и однотипно. Смерть всех уравнивает. Здесь нет тебя, твоего характера, твоих привычек, только серый камень и горшок с цветком возле него. Всё. А то, что осталось от тебя, сгнило в земле и показу не подлежит.

- Как называется?

- Киркдейл. – Рэйнольд припарковывается недалеко от входа, прямо у забора.

Он хмур, серьезен и печален. Нет ощущения, что мы вместе, будто снова предо мной мой учитель Рэйнольд Оденкирк: в черной одежде и с отчуждённым видом. Только в руке у него то, что мы купили по дороге сюда – две темные бордовые розы, вынутые из тубуса, который Рэй взял специально из Саббата.

На этом кладбище лежит Мириам. Поэтому одна из роз для нее. Вторая - для моего брата.

Рэйнольд, не дожидаясь, идет к входу черной одинокой тенью, я плетусь за ним. Хочется подойти к нему, но не решаюсь. Все его действия - выражение одинокой скорби, они не для посторонних глаз. Идем долго. Спроси меня, где могила Мириам – не скажу. Потому что не могу запомнить путь в этом однообразии камней. И вот Рэй останавливается возле обычного серого надгробия, на граните которого глубоко высечены слова: «Мириам Оденкирк». И от этой тишины становится трудно дышать, несмотря на ветер. Больно видеть Рэя, молчащего возле могилы. Он не плачет, не вздыхает, просто молчит. Затем кладет розу. Его руки все еще в перчатках, поэтому цветок так и не испытал горячего живого тепла: из тубуса сразу на гранит под ветер.

Я же не могу ничего сказать, не могу даже шевельнуться. Такое ощущение, будто смотрю в чью-то пустоту, в бездну под названием горе. Могу лишь легонько коснуться плеча Рэя.

- Мел... - Его голос неузнаваем. В нем отключили жизнь, как гасят конфорки. – Когда-то я поклялся, что отомщу им за ее смерть. – Он смотрит через плечо на меня, и я слегка отступаю от него под этим тяжелым страшным взглядом. – И я отомщу. Поверь.

Я киваю в ответ. Рэйнольд поворачивается, не сводя с меня глаз, и смотрит с высоты своего роста. Ёжусь. Но не от холода.

- Ты сказала однажды, что мне доверяешь.

- Да.

Странный вопрос. Если не ему, то кому? Оденкирк смотрит, и мне кажется, что его глаза стали темнее обычного. Там темно-синий, зовущий к прыжку в бездну, цвет. Он продолжает о чём-то спрашивать, говорить, но я не могу оторваться от его глаз. Хочу принадлежать этому человеку.

Рэй молча уводит меня от могилы. Я не запоминаю дороги. В конце концов мы оказываемся на противоположном конце кладбища, перед другим, более свежим захоронением.

- Это мой брат?

- Да. – Его голос звучит из-за спины. Не вижу лица Оденкирка и не хочу. Сейчас мы поменялись местами. Теперь я стою на краю бездны с именем мальчика «Джон Стэнли: 2000-2013». Ничего. Пусто внутри и в голове. Только одно: его звали Джон. Моя фамилия Стэнли, не Гриффит. Хотя, какая разница? И то, и то мертво. И в память этим двум трупам я кладу розу на могилу. Ashes to ashes, dust to dust*.

- Кто-нибудь ухаживает за могилой?

- Сторож.

- Я хочу сюда приходить.

- Зачем? – В голосе Рэя звенит сталь.

Ему не нравится эта идея, я знаю.

- Ты же приходишь к Мириам.

- Хорошо. – Он растягивает слово, будто приходит к какому-то внутреннему соглашению. – Только ты должна пообещать мне...

- Да?

Он говорит так, будто я должна поклясться на крови.

- Что без меня сюда ни ногой.

Странная просьба, но я согласна.

- Обещаю.

- Пошли тогда.

Я хочу возразить, чтобы еще чуточку постоять возле могилы Джона, но не могу отказать.

Сейчас Рэйнольд меня пугает. Будто внутри него спрятан зверь. На прощание я дотрагиваюсь до гранита: он шершавый, серый, ледяной и мертвый.

- Пока, братик.

- Мелани! - окликает Рэй уже из отдаления.

Ветер треплет его волосы и полы тренча. Прекрасный ангел смерти, вот кто он сейчас. И такой же нетерпеливый, когда забирает собой. Он протягивает мне руку в черной кожаной перчатке, и я берусь за неё. Снова. Это наш с ним жест: протяни руку и возьмись, спасись друг в друге. Я все время думаю, что было бы, если бы тогда на крыше я сразу приняла его руку – мы бы дольше встречались? Когда он почувствовал, что хочет быть со мной? Ева говорила, что он никогда никого не любил: значит, я не просто нравлюсь ему, это не только физическое желание? И что означали слова: «Боюсь, с тобой всё серьезней»? Смею ли я надеяться, что когда-нибудь услышу заветное: «Я люблю тебя»? Хочу понять Рэя и его отношение ко мне, потому что порой остается осадок обмана, ощущение, что я кукла в талантливых и нежных руках Рэйнольда Оденкирка.