Страница 17 из 42
Люся, уткнув лицо в ладони, рыдала так, как дети могут рыдать только по настоящей, искренней потере, разбившей впервые их маленькое сердце. Так плачут по ушедшим родителям. Так плачут, впервые оказавшись вдалеке от дома. Безысходность, горе, опустошение. Мне стало жалко Люсеньку. Плач перерос в истерику, я хотел обнять ее, но мои руки лишь скользили по горячему воздуху.
- Ни-и-икогда, никогда мне не уйти от них. Я ненавижу это место, ненавижу. Я ненавижу их. Я уже ничего не хочу…
Я не знал, что мне делать. Я хотел найти эту проклятую сандалию, во что бы то не стало. Я понимал, что для Люси почему то это было очень важным. Чтобы хоть как-то прекратить ее рыдания, я громко крикнул:
- Прекрати немедленно плакать. Если твоя сандалия здесь, мы ее найдем. Я тебе обещаю, я…я клянусь тебе.
Люсенька посмотрела на меня, как на волшебника или врача, который обещал спасти ее мать от смертельной болезни.
- Завтра же начну поиски. Мы с Кемой все записываем. Все, все, что можем найти. И твою сандалию найдем в два счета.
Я молил Бога, чтобы это было правдой. Я просто не знал, зачем все это говорю Люсеньке. Никакой сандалии я не находил, но может быть Кема? Завтра мы пересмотрим все записи, перероем этот чертов дом, но найдем сандалию. Утешал ли я сам себя? Хотел внушить надежду Люсе? Я не знаю. Хотелось просто верить. Первая яркая радость угасла в Люсиных глазах. Она не хотела терять надежду, но смотрела на меня все более подозрительно.
- Люсенька, вспомни, где ты могла оставить сандалию? Помнишь, в той страш… в той темной комнате на паровозике…
Люсенька сжалась как от удара. Она повторяла постоянное – Нет, - нет, - нет. Потом повалилась на пол, начала кататься, закрывая лицо, а после и вовсе исчезла…
Я стоял и всматривался в пол. Люси не было. Меня била мелкая дрожь. Чувство глубокой досады, недоговоренности, дикой жалости высосали из меня все силы.
***
- Эй, ты чего на полу спишь? Вст-а-ава-й.
Кема умытая, причесанная, уже одетая с тревогой смотрела в мои глаза. Она ладонью осторожно поддерживала мою щеку. Я услышал запах крема. Прижав руку к губам, поцеловал ее пальцы. Она смотрела в недоумении, затем опустившись на колени, обняла меня. Она гладила мои волосы, целовала щеку и все время шептала, что все будет хорошо. И мне действительно было хорошо. Мне было спокойно и счастливо. Так, как не было никогда за месяцы, а может годы, проведенные в этом тягучем болоте. Забытое воспоминание из детства, словно объятия родных, когда так мирно и спокойно. Я испугался, что расплачусь при Кеме. Пришлось резко встать, разорвав магический круг объятий. Кема удивленно посмотрела на меня. Я подошел к ней, крепко обнял и сказал всего лишь два слова: - «Не сейчас».
Я хотел рассказать обо всем, что случилось за последнее время. Но понял – не время. Если бы не этот чертов сандалик, если бы не глаза Люсеньки, наполненные горькой печалью. Кема, ее ласки … но … не сейчас.
- Кема, послушай, это очень важно, нам нужно найти зеленую детскую сандалию.
- Хм, да, важнее этого в нашем положении ничего…
- Кема, миленькая, я все понимаю. Я веду себя как осёл. Я сейчас тебе ничего не могу объяснить. Прошу просто поверить.
- Ну так ищи сам, зачем я тебе.
Кема смотрела на меня с явным недоумением. Я не мог ожидать иной реакции. Она ходила за мной по пятам, а я как сумасшедший бомж продолжал рыться в вещах, выворачивал шкафы, залезал под кровати, прыгал на антресоли. Забегал во все комнаты, не придерживаясь намеченного плана. Плевать. На все было плевать. Я знал одно – мне нужно найти этот чертов сандалик. Схватился за наши записи, искал сандалик в списках найденных вещей, потрошил чемоданы. Кема включила какую-то мелодраму. Делала вид, что смотрит. Затем бросила пульт на диван. Стала помогать. Мы рылись как умалишенные. Все пыльные, грязные перерывали старые сундуки, горы тряпья, саквояжи. Залезали в какие-то углы, покрытые паутиной. Снова читали тетради. Все-таки это была хорошая идея составить списки вещей в доме. Жаль, что описать удалось лишь половину. Я разбирал пенал, когда Кема закричала страшным голосом, я бросился к ней. Кема держала раскрытую тетрадь. Черной пастой красивым женским почерком сверху было размашисто написано: «Набор красных жестяных банок для крупы, кофе, сахара, муки. Пустые. В банке для соли – детская зеленая сандалия».
Я схватил Кему и начал чмокать ее в щеку. Так целуют питомцев или собутыльников. Женщин - никогда. Даже по пьяной лавочке. Впрочем, озорная Кема и сама была рада, словно пират, отрывший несметные сокровища. Мы одновременно бросились на кухню, никто не хотел уступать в первенстве, в итоге банка полетела на пол и, покатившись, ударилась об стену. Зеленый сандалик вывалился подошвой вверх. Я осторожно взял его, словно чудную маленькую зверушку и крепко прижал к груди. Кема смотрела на меня, а я понимал, что находка – ее заслуга. Я бы уж точно не стал совать нос в эти банки. А Кема это сделала, причем оставила сандалик на прежнем месте. Она готова была поклясться, что никаких баночек с обувью внутри не находила. Но почерк был несомненно ее. Я аккуратно положил сандалик на столешницу. Сегодня я отдам его Люсеньке, надеюсь, что она придет. Настроение значительно улучшилось. Обычный кусок резины и цветной кожи. Но такой нужный. Почему? Тогда я еще не знал. Вспомнил, что давно не ел.