Страница 6 из 9
Илья выдохнул. Устало. Разочарованно.
Он прекрасно понял почему Настя так торопилась позвонить его отцу. И знал, почему выбрала себе в союзники именно его — человека, которого Илья не только искренне любил и уважал — боготворил. И почему ей вообще понадобились союзники.
Он сделал ей предложение, когда после десяти дней ада (а говорили, что первый курс химии обычно все переносят хорошо, но оказалось — не его случай), наконец, наступило облегчение. И он был так счастлив, так благодарен ей за то, что она всё это время она была рядом, что слова вырвались сами. Это было не предложение выйти за него замуж, нет, он не предложил ей руку и сердце, не подарил кольца, не сказал слов любви, да и не мог бы сказать — они просто решили быть вместе, два одиночества, что неожиданно сблизила его болезнь. Она сказала, что не может иметь детей, он — что любит другую, но у них не сложилось, и скорее всего, жить ему осталось недолго. Она спросила можно ли ей представляться его невестой, а не просто девушкой и он подумал: почему нет. Обыденно, как на работе они обговорили детали: как они будут жить, где встречаться, какие-то правила важные для них обоих и всё.
Его одиночество шесть лет было сознательным. Он не мог быть с той, что любил, а ни с кем другим быть не хотел. Он не лез в её жизнь, он уважал решения других людей — как бы неправильно и нелогично с его точки зрения они не поступали — это их выбор, их жизнь, их право. Кто он такой чтобы осуждать? И это было её право. Она вышла замуж и родила этому парню детей — что в этом непонятного? Или невнятно сказанного?
Но болезнь всё изменила.
Когда нет уверенности в завтрашнем дне, когда тебе дают целых тридцать процентов на то, что будущего у тебя нет — мир становится другим. И взгляд на жизнь тоже. Тем, кто не был в такой ситуации — не понять. Да и тем, кто был — тоже. Все по-разному реагируют на плохие новости. Кто-то замыкается в себе, кто-то истерит, кто-то становится озлобленным. Тем, кто смотрит со стороны не видно, как внутри тебя всё рушится. Не слышно, как за обыденным «у меня всё хорошо» скрывается «я так хочу жить».
«Но идите к чёрту те, кто считает, что я кому-то что-то должен: поступать так, как от меня ждут, говорить то, что хотят услышать. И я никому не обязан нравится. Мне вообще всё равно, что вы обо мне думаете. О моих решениях, о моей жизни, о моей… невесте».
— Да брось, сознайся уже, что у неё просто классные сиськи, а не вот это всё: мы подходим друг другу, потому что оба страшные зануды, сухари, ботаники и бла-бла-бла, — услышал он голос той, что теперь как ангел-хранитель словно всё время стояла рядом.
— И всё-то ты знаешь! — улыбнулся он в ответ на её приподнятую бровь. — Ладно, ладно, сдаюсь: задница тоже ничего. И она брюнетка. А мне всегда нравились девочки с тёмными волосами. (Одна. Только одна девочка).
Она бы всё свела к шутке. Но если без шуток, Илья прекрасно понимал ответственность, что взял на себя этим нечаянно вырвавшимся предложением и к чему его обязывает теперь эта её просьба называться «невестой». А он не из тех, кто отказывается от своих слов. В конце концов, союз двух людей, что близки по духу и подходят друг другу — не самый худший способ жениться, хотя о женитьбе никто и не говорил. И все их разговоры с Настей о детях пока заканчивались Ильёй одинаково: «Нет. Нет. И нет!»
Вот только Настя явно рассчитывала на большее, чем он предложил и была не из тех, кто легко сдаётся. Он ещё с больницы не вышел, а это уже становилось проблемой.
— Я подумаю, — обнимая, похлопал он по спине отца. — Остановишься у меня?
— О, нет, от тебя не наездишься, а у меня ещё дела, — ожидаемо отказался отец. — Поживу пока гостинице, но буду частым гостем. Имей в виду: я надолго.
— Здо̀рово. Тогда созвонимся? — ещё раз крепко обнял его на прощание Илья.
И о том, что им ещё предстоит не один разговор и не один чудесный вечер вместе Илья думал с радостью.
Настя помогла ему одеться, проводила до машины, поцеловала, прижимаясь к нему чуть дольше, чем требовало их прощание, но сейчас Илья хотел побыть один: дописать письмо, потискать кота, по которому так скучал, достать старые фотографии, которые он не мог попросить Настю привезти ему в больницу, но физически ощущал, как хочет к ним прикоснуться.
Словно прикоснуться к той, что он всё же должен найти. Не для того, чтобы бесцеремонно влезть в её жизнь или растравить ей душу. Не для того, чтобы что-то изменить или испортить. И даже не для того, чтобы извиниться, объяснить то, что уже давно не имеет значения. Нет. Сейчас, спустя столько лет, всё это неважно. Он просто должен её увидеть. Должен убедиться, что у неё всё хорошо. И сказать… нет, этого он ей говорить не должен. Что любит, что болен — не нужно ей этого знать. Им бы просто поговорить, отпустить прошлое, поставить, наконец, точку и идти дальше… каждому своей дорогой, долгой или не очень, как у него. Он же не идиот, что бы он ни говорил отцу, прекрасно осознавал, что шансов у него немного.
— Когда у нас новогодний корпоратив? — вспомнив, что забыл спросить о готовящемся в компании мероприятии, позвонил он невесте из машины.
— Илья, ты не должен идти. Там будет столько народа, — странно, но только по телефону он слышал, что Настя немного картавит.
— Я глава этой компании, Анастасия Александровна. И я знаю сколько людей на меня работает.
— Я имела в виду, что у тебя ещё такой слабый иммунитет, что это…
— Неразумно? Опасно? Глупо?
— Рискованно, — улыбнулась она.
— Риск — моё второе имя. И будь добра не подсовывай мне одну из тех старых речей, что я уже произносил. Придумай что-нибудь новое, вдохновляющее и покреативней.
Глава 12. Эрика
— А она мне такая говорит: «Придумайте что-нибудь вдохновляющее и покреативней!» — приняла Эрика из рук Нины гирлянду.
Сестра стояла внизу, дети носились вокруг ёлки, а Эрика залезла на табуретку и цепляла на стену уже вторую нитку светящихся лампочек, делясь последними новостями.
— Это кто? Твоя начальница?
— Если бы! Секретарша генерального. Представляешь, мне, — хмыкнула Эрика, — рядовому сотруднику рекламного отдела, дала задание придумать ему речь. Ему или кому-то там повыше, самому главному, владельцу. У нас же большая компания, три-в-одном. В общем, неважно. Я, конечно, глаза выпучила, говорю: «Простите, важная тётенька в костюме, но я тут рекламные слоганы для топливных заправок составляю, вы ничего не попутали?»
— А она? — засмеялась Нина и протянула вилку от гирлянды племяннику. — Даня, ну-ка, проверь, дотянется до розетки. Только в неё не тычь!
— А я вторюю проверю, — тут же подскочила следом за Данькой сестра.
— Вторую, — машинально поправила её Нина и вдруг закашлялась.
— Втор-р-р-ру-у-ю, — зарычала та, дёргая гирлянду.
— А по-испански «два» как? — спросила Эрика, подозрительно глянув на сестру.
— Дос! — крикнула Глафира маме.
— А по-французски? — спросила Нина, показав рукой, что всё в порядке.
— Ду, — тут же ответила Глашка. — По-итальянски дуэ, по-немецки цвай, по-арабски итнан, — выпалила она скороговоркой и залезла под высокую пушистую ёлку в большом горшке, прячась от них.
Эрика жестами показала сестре:
— Я понятия не имею. Это правильно?
Нина кивнула и так же одними губами, проведя ребром ладони по горлу, показала:
— Мы её замучили, — махнула рукой и сказала уже громко: — Что тебе начальница-то ответила?
Нина снова закашлялась.
Эрика дождалась, когда приступ закончится, не подавая вида, как не нравится ей этот царапающий звук, что издают лёгкие сестры, и потом только продолжила:
— А что она мне могла ответить? Что у меня богичные слоганы, а значит, выйдет и эпически божественная речь. И намекнула, что к концу рабочего дня она должна лежать у неё на почте.