Страница 49 из 82
«За все приходиться отвечать, накосячил – будь добр, исправляй»
Отчаянные домохозяйки
Каждый человек с рождения является абсолютно чистым, белым листом бумаги. И то, что родители и общество заложат в нем, будет определять его цвет. В мире очень много оттенков и многие из них выглядят зловеще. Так случилось и со мной. Работа такая – вычислять самые грязные, темные листы бумаги и убирать их с лица Земли, если есть такая возможность.
Когда кто-то решает отнять жизнь, он автоматически перечеркивает жирной черной линией все свои краски. С этих пор его жизнь не более чем жалкое существование, но сколько этих черных линий он привносит в жизнь других?
Я задумывалась над этой теорией не один день, который провела в больнице, зализывая раны, доставшиеся мне от такого вот человека с черной душой. На то, чтобы забыть обо всем требовалось время, требовалось желание, и все это напрочь отсутствовало у меня.
С того памятного дня прошло всего два дня, я пришла в себя в реанимации, подключенная к десяткам трубочек разного диаметра. Там было холодно, неуютно, страшно и безумно одиноко. Пищащие аппараты, медсестры в масках, такие же «везунчики» на соседних кроватях – вот мой пейзаж в то утро. Боли не было, я даже сначала подумала, что все же умерла и теперь просто вижу один длинный и совсем унылый сон. Но нет, мне повезло. Это была моя жизнь. Жизнь, под огромным количеством препаратов, которые мне вводили добрые дяди и тети в халатах, но все же ЖИЗНЬ. Прогулка по лесу вылилась для меня в удалении селезенки, переломе нескольких ребер, отбитой печени и правой почки, пулевым ранением плеча и, конечно, миллионами синяков разного цвета. Блеск!
Здорово, что я жива, но как же ужасна такая жизнь! Дни проходили, и врачи больше не опасались внезапной смерти, поэтому меня сняли с аппаратов, искусственно поддерживающих мою хрупкую жизнь в равновесии. А потом вернулась боль. О, да! Всепоглощающая, заставляющая ненавидеть жизнь, боль. Ее было много. Одно время мне казалось, что боль и есть моя жизнь и теперь без нее я никуда.
Затем меня перевели в обычное отделение, куда могли приходить посетители и понеслась другая череда – дача показаний. Их было действительно слишком много, следователи сменялись, даже прокурор заходил проведать, я терпеливо отвечала на все вопросы, аккуратно обходя острые углы, связанные с призраками, старательно вспоминала каждую минуту, каждое мгновение, проведенное там и плакала. Слезы, уныние, депрессия и моя подруга боль – вот они всадники моего личного ада и поделать с этим я ничего не могла.
Олег делал все возможное и невозможное, чтобы облегчить как-то мою участь, но получалось не очень. Появились новые лекарства, новые врачи, но и они не приносили мне облегчения. Сны сменились кошмарами, а, когда я бодрствовала, то страдала от собственной памяти, которая услужливо подбрасывала мне самые яркие моменты. В какой-то момент поняла, что могу не справиться и вновь вернутся к бутылке. К борьбе с болью добавилась еще и борьба за трезвость с самой собой.
Как бы то ни было, а время бежало прочь от того страшного дня, потихоньку я приходила в себя и когда я была готова, то узнала некоторые подробности дела. Так, к примеру, я узнала, что произошло после моего звонка. Олег все же добился от операторов сотовой связи хоть какого-то ответа и узнал, что телефон откликался в последний раз около вышки, расположенной в пятнадцати километрах от города. Он помчался вместе с Николаевичем и бригадой скорой помощи к лесному массиву и вскоре нашел меня. Я истекала кровью, дважды останавливалось сердце и врачи буквально чудом вытащили с того света. Пряникова обнаружили там же, в трех шагах от меня с кортиком в глазу. Он истек кровью еще до приезда скорой, чему я была рада. Эта тварь хоть и сумела пройти сквозь меня, когда я валялась в «отключке», но и свое он получил. Смерть не приняла его, оставив скитаться его душу там, в лесном массиве вместе с другими участниками этой истории. Их не нашли, но я точно знала, что призраки забрали их с собой, больше они никогда не смогут причинить боль. Высшая справедливость, мать ее!
Из Питера примчался Миша, злой, как цепной пес, с бесконечной тоской в глазах. От этого становилось еще гаже. Разговаривать с ним я не хотела, молча лежала на кровати, отвернув голову к окну, а он все также молча сидел на стуле и держал за руку. Я его не винила, но какой-то внутренний комок не давал обсудить случившееся. В конце концов, он добился главного – возглавил следствие и выяснил очень многое, но местоположение Насти было ему неизвестно. Еще трое из органов были уволены по статье, те, трое, что видели в тот день, когда этот ублюдок выводил из отделения даже без обуви. Колесо Фемиды завертелось с удвоенной силой. Миша хотел справедливости, поэтому вновь и вновь бился над загадкой местоположения Насти. Тем временем Звягинцев собственной персоной пришел проведать меня, а жирный чек на кругленькую сумму должен был компенсировать все то, что я перенесла. Если бы не Олег, честное слово, плюнула бы прямо в лицо. Рыльце в пушку, это еще слабо сказано, но копаться в этой «корзине с грязным бельем» Олег не позволил, во избежание так сказать.