Рузвельт

Вытащив из кармана джинсов зажигалку, Хайд помог ему прикурить, и попрошайка, пошарив еще пару минут в мусорном баке, удалился.

— Тэдди? — смеясь, Хайд приподнял локон волос, закрывавший вид на мое шокированное лицо.

Он нагнулся так близко, что я могла почувствовать вкус одеколона. Тот самый, который когда-то рекламировал Джуд Лоу.

— Ты как там? — спросил он.

— Волчанка, — сказала я.

Это наше стоп-слово. Оно означает «завязывай с этим дерьмом, пока я не надрала тебе задницу». После «волчанки» мы продолжаем диалог с самой повышенной серьезностью и концентрацией.

— Ты что, расстроилась?

Хайд смотрел на меня так, что я поняла сразу две вещи. Во-первых, «волчанка» здесь не сработает. Во-вторых, я неудачница.

Теперь очередь в дереводробилку хотела занять я сама.

— Подожди. Дай прийти в себя, — сказала я, пытаясь избавиться от острого желания подышать в бумажный пакетик.

Медленно сканируя своего друга, я пыталась подметить то, чего не замечала (или не желала замечать?) в нем раньше.

Ну какая же я тупица.

Хайд ведь всегда одевался, укладывал волосы и помогал кому-то с девчачьими проблемами гораздо лучше меня. Он был немного субтильным, небольшого роста, но при всем этом выглядел, как модель с обложки журнала «CQ». А в наших трущобах в журнал обычно попадают только в раздел криминалистики. И то либо в колонку «Разыскиваются», либо неопознанными искалеченными трупами. И вы бы только видели его маникюр — во всем гетто не найти никого с такими опрятными и ухоженными ногтями. Да и вообще, Хайд — единственный знакомый мне парень, у которого есть профиль в «Тиндере», фен для волос и диск со всеми частями «Классного мюзикла» с Заком Эфроном на обложке.

Вселенная кричала о том, что мой друг — гей, а я упорно игнорировала ее.

Хайд рассмеялся и, отставив пиво, обвил мои плечи своими длинными руками, к которым я успела привыкнуть за несколько лет нашей дружбы.

— Ты меня подставил, — заявила я.

— Каким образом?

Я устроила голову на его костлявом плече и начала нервно играться с железным треугольником, висящим у него на цепочке.

— Ты был моим последним шансом, — неверяще покачала головой я. — У меня все было спланировано наперед. Мы ведь должны были в отчаянии пожениться лет через двадцать.

— В отчаянии? — уточнил он.

— Именно. Если бы мы с тобой все еще были одинокими к сорока годам, то арендовали бы коттедж где-нибудь на окраине города и разводили там породы собак. А теперь все кончено. В отчаянии только я! Кто возьмет меня в жены? Я состарюсь и умру среди кошек и консервов.

Друг погладил меня по предплечью и положил щеку мне на макушку. Я даже представить не могла, чего ему стоило не засмеяться.

— У меня же аллергия на собак. Да и на коттеджи вроде бы тоже.

Хайд, как всегда, пытался меня рассмешить, и у него это почти получалось. Драматичность момента как-то ускользала, вызывая на лице улыбку.

— Медицина бы помогла, — уперлась я.

— Провести вскрытие тела после моей долгой, мучительной смерти от аллергического шока? О да.

— А что на счет гипноза? Им сейчас даже рак лечат. Мы могли бы попробовать...

— Но у меня не рак, Тэдди. Я гей. Всего лишь гей.

Не то что бы я правда серьезно задумывалась о том, чтобы выйти замуж за Хайда. Он так часто напевает песни из «Улицы Сезам» голосом Элмо, что в конце медового месяца мне пришлось бы его убить.

Никаких романтических чувств или воздушных замков. Хайд не моя венская вафелька с шоколадным соусом, не принц Чарминг на белом коне. Он был, скорее, ментальным наставником, гуру в области косметики и фильмов с участием Дженнифер Энистон. Наша с ним совместная жизнь — это план на самую последнюю букву алфавита.

— Прости, медвежонок, — он смачно поцеловал меня в висок, а я не смогла сдержать рвущейся наружу улыбки.

— И как давно ты уже знаешь? — спросила я. — Про ориентацию.

— Да вот, пару минут назад дошло. Засмотрелся на задницу парня, выходящего из бара, и понял, что попал, — пожал плечами друг.

Я закатила глаза.

— А может, ложная тревога? — в моем голосе проскальзывали крупицы надежды. — Я когда посмотрела «Матильду» в детстве — почти два года думала, что могу двигать предметы взглядом.

— И что ты мне предлагаешь?

— Может, перестанешь быть геем? Я скажу «пожалуйста».

— Давай попробуем, — пожал плечами Хайд и прикрыл глаза.

Так прошло пару минут, мой друг сидел с закрытыми глазами и проводил внутренний анализ своего организма.

— Ну что? — спросила я наконец. — Райан Гослинг? Ченнинг Татум?

— Гей, — трагически выдохнул Хайд, открывая глаза.

— Это нечестно! Секс-меньшинства забрали у меня еще и лучшего друга! Теперь я чувствую себя Фрэн Дрэшер (*).

— Высокой, красивой и харизматичной?

— Нет, брошенной. Ты же знаешь, что муж развелся с ней ради бойфренда. 

— Но мы-то с тобой не женаты, слава богу, — Хайд спрятал ухмылку в горлышке бутылки.

— Это был вопрос времени. А теперь все точно потеряно. Человечество обречено на вымирание.

Рассмеявшись, Хайд снова сделал глоток пива, а я просто смотрела в пустоту, пытаясь осознать все произошедшее.

Я не гомофобка. Джек с Чарли оформили на меня документы по опекунству, являясь при этом открытыми геями. А быть сорокалетними геями в гражданском браке с нелегальным бизнесом на заднем дворе и сворой спиногрызов в доме само по себе было адом. И это не учитывая того, что в гетто в то время толерантность к нетрадиционной ориентации все еще находилась на уровне средневекового восприятия человечества. Нашу семью спасало только то, что в Мидтауне никто не желал связываться с чокнутыми Картерами. Все уже давно знали, что мы больные на голову и крайне мстительные.

Со стороны может показаться, что я живу в каком-то зверинце или в больнице для душевнобольных. В какой-то степени, так оно и есть, но я не знаю другой жизни.