Кровь на эполетах

Ладно, то забота высокого начальства, не моего, капитанского, ума дело. Весть о том, что французы пойдут на Малоярославец, я до Кутузова довел, и он, вроде, поверил, а вот как поступит, не знаю. Надеюсь не придется, как в моем времени, биться за жалкий городишко с населением в полторы тысячи человек, заваливая улицы горами трупов. Мне бы со своими проблемами разобраться. По возвращению из Москвы мой полковой командир и друг Спешнев дал капитану Руцкому под начало батальон. Неплохой карьерный рост, если вспомнить, что в своем времени я был сержантом запаса, а здесь начал войну вольным стрелком в егерской роте. Но высокая должность предполагает такую же ответственность. Под моим началом полтысячи человек. Большинство из них – новобранцы из московского ополчения. Строй знают плохо, стреляют – того хуже. Русское егерское учение в этом времени довольно передовое, но требует долгой подготовки. Егерь должен уметь не только метко стрелять и быстро заряжать ружье, но и слаженно действовать в рассыпном строю, парами и в одиночку. И вот как обучить этому в короткий срок? Хотя новобранцы, нужно отдать им должное, стараются. Боевой дух на высоте. Они знают о сгоревшей Москве и том, что там вытворяли французы. Рвутся мстить. Только это нужно умеючи…

– Ваше благородие! Дозвольте обратиться!

Поднимаю глаза от котелка. Передо мной замер солдат в сером мундире и фуражной шапке – новобранцев не успели переодеть в зеленую егерскую форму. Мои тоже в сером ходят, и на пегий строй, когда ветераны и новобранцы стоят вместе, смотреть больно.

– Обращайся.

– Их высокоблагородие подполковник Спешнев приказывают прибыть к нему.

Ага, посыльный.

– Передай господину подполковнику, что непременно буду. Вот только кашу доем.

В глазах солдатика изумление и испуг. В его представлении полковой командир – нечто вроде живого бога, чьи повеления следует исполнять немедля, желательно бегом. А тут офицер младше чином позволяет себе… Отсылаю посыльного жестом руки. Это для него Спешнев бог, для меня же – друг и товарищ, хотя и командир, конечно. Ничего срочного у Семена быть не может. Откуда знаю? Так у его избы, которая хороша видна от моей палатки, царила бы суета. Но таковой не наблюдается, следовательно, и беспокоиться незачем.

Отставляю в сторону котелок. Каши осталось еще много, но я сыт. Остатки Пахом доест, это его порция. Пахом подносит второй котелок с заваренным прямо в нем чаем. Он успел отстояться, листочки осели на дно. Несколько глотков. Чай без сахара, но все равно вкусный. Это не пыль в пакетиках, которую я потреблял в своем времени. За чай маркитанты дерут безбожно, но я не экономлю. Ставлю теплый котелок рядом с тем, в котором каша, денщик допьет. Пахом подает кивер и перевязь с палашом. Мне, как пехотному офицеру, положена шпага, но я, вспомнив прочитанную в своем времени книгу о приключениях стрелка Шарпа, поручил денщику раздобыть палаш. Герой Корнуэлла[11] выбился в офицеры из рядовых, что, к слову, в Британии великая редкость в отличие от России, и не умел фехтовать, поэтому и выбрал такое оружие – простое и смертоносное. Из меня тоже фехтовальщик как из песка пуля, вот и озаботился. Пахом поручение выполнил, купив у казаков французский кирасирский палаш модели «XI», то есть с двумя долами на клинке. Сделали их для облегчения оружия, но все равно палаш в железных ножнах весит около трех килограммов. Наплевать – силой меня бог не обидел, да и передвигаюсь я большей часть верхом. Зато клинок перерубает деревцо толщиной с мое запястье, если, конечно, ударить наискось – проверял. В бою, если дойдет до рукопашной, придется к месту. Это не шпажонкой тыкать.

В полковой избе, кроме Спешнева, обнаружилось несколько незнакомых офицеров в новеньких мундирах, которые при моем появлении вытянулись в шеренгу. Скользнув взглядом по юным лицам – салажня, я бросил ладонь к киверу.

– Здравия желаю, господин подполковник! Командир батальона капитан Руцкий прибыл по вашему приказанию.

– Здравствуйте, господин капитан! – кивнул Семен. – Проходите, знакомьтесь. Командир дивизии прислал нам офицеров на вакантные места в полку общим числом шесть. Вам, как Георгиевскому кавалеру, предоставляю право выбрать первому. Разрешаю взять троих.

Ага, Паскевич внял нашим просьбам и похлопотал. Ротами в моем батальоне командуют офицеры из унтеров, двое из которых произведены в чин после Бородинской битвы. Службу знают хорошо, но не хватает знаний. Один и вовсе неграмотный. Наличие толкового субалтерна[12], хотя бы одного в роте, лишним не будет.

– Благодарю, господин подполковник, – отвечаю Спешневу и поворачиваюсь к офицерам. – Представьтесь, господа. Начнем с вас, – указываю на правофлангового.

– Прапорщик Козлов!

– Имя, отчество?

– Иван Викторович.

– Полных лет?

– Семнадцать.

М-да…

– Вы? – указываю на следующего.

– Прапорщик Плетнев Георгий Матвеевич, – и тише: – Шестнадцать лет.

Они б еще из детского сада прислали… В солдаты берут рекрутов возрастом от 18 до 35 лет, а вот офицером можно стать и в 12 – это если ваш папа вельможа и ухитрился записать сына в полк ребенком. Я, однако, не предполагал, что детей станут отправлять на войну. Дальнейший опрос подтверждает подозрения: самому старшему из офицеров 18 лет. Подбородки и щеки прапорщиков явно не видели бритвы, зато румянца полно. И вот как с такими воевать?

– Кто из вас, господа, бывал в бою?

Молчат. Ясно.

– Как давно произведены в чин?

– Месяц назад, – отвечает ломким баском Козлов.

– Все?

– Так точно. Мы из одного полка, были унтерами.

Понятно. Обычный путь дворянских сыновей из небогатых семей, Спешев тоже так начинал. Три месяца в унтер-офицерах, после чего первый офицерский чин. Строю и ружейным приемам их обучили – и на том спасибо.

– Кто умеет ездить верхом, поднимите руки!

Ага, все. Для помещичьих детей это норма.

– Кто знает французский?

Глаза в пол. Никто. Ясно: бедному дворянину, особенно в провинции, не за что нанять учителя детям.

– Кто стрелял из штуцера?

Двое. Козлов и Плетнев. После колебания руку тянет коренастый прапорщик с пушком на верхней губе. Тутолмин его фамилия, если не ошибаюсь. Имя, отчество, как у Брежнева – Леонид Ильич.

– Что так робко, господин прапорщик? Стреляли или нет?

– Пару раз, господин капитан. Батюшка штуцер сильно берег и не позволял мне брать. Обычно из ружья палил.

– И как?

– На пятьдесят шагов кабана валил одной пулей.

– Так вы у нас охотник?

– Так точно, господин капитан! Сызмальства.

– Кто еще?

Руки тянут Козлов и Плетнев. Ясно.

– Что ж, беру этих троих.

Это я Спешневу.

– Забирайте! – кивает он. – Сами определите, в какой роте кому служить. Подадите мне список.

– Слушаюсь! Разрешите идти?

– Идите.

Наедине мы с Семеном обходимся без официоза. Но сейчас нельзя – молодежь смотрит.

– За мной… – командую, чуть не сказав: «Малышня». – Господа.

В сенях прапорщики подхватывают с пола ранцы, привычно размещая их за спинами.

– Это все ваши вещи? – спрашиваю.

– Так точно, господин капитан! – отвечают нестройно.

Понятно. Беднота.

– Лошадей, как понимаю, нет?

В ответ смущенные улыбки. Глупый вопрос. Верховая лошадь стоит от ста рублей, и это самая неказистая. Вьючная подешевле, но у пацанов и столько нет. У прапорщика жалованье 125 рублей в год, да и эти деньги они увидят нескоро. Жалованье выдают трижды в год, я свое первое получил на днях.

– Дадим. Я не зря спрашивал об умении ездить верхом. У нас конный батальон.

– Как же так? – удивляется Козлов. Он, похоже, самый бойкий из троих. – Нам говорили, что служить будем в обычном егерском полку.

– Полк пехотный, но мой батальон конный. И артиллерия своя имеется. Пять пушек. Слыхали о таком?

Крутят головами. Да, учить их еще и учить.

– Голодны?

– Спасибо, нас накормили, – поспешил Козлов.

– Тогда идемте.