Охотничий пес

Воздух, окружавший Иена, был морозным, лишенным запахов. Единственный запах в девственной пустоте нового мира был его собственный. Его глаза были зажмурены с тех самых пор, как он тут очутился. В ушах стоял легкий шум, напоминавший неровную барабанную дробь. Нерадивый барабанщик не попадал в ритм, думалось Иену, однако потом он уразумел, что это был его собственный сердечный перестук, а это значит, он был еще жив. Холодный эфир тек вокруг нагого тела, наполнял легкие, едва покалывая их изнутри топотом муравьиных ножек.

Наконец, он осмелился разомкнуть глаза.

Ослепительно-белый свет прожектора бил в лицо откуда-то сверху из открытого люка, а вокруг - только бесконечная чернота. Он висел посреди аспидного океана абсолютной пустоты, и, помимо направленного луча прожектора, не видел ничего, потому что здесь больше ничего и не было.

Здесь он не чувствовал боли, лишь ее полузабытый отголосок настолько далеко, что, казалось, она отделена от тела или ее вовсе не существует и никогда не существовало. Он безмятежно дрейфовал в небытие один час, сутки или века, он не знал точнее. Ощущение времени покинуло его, и возможно, он продрейфовал не один миллениум, не способный ни умереть, и ни воскреснуть. Вдруг его одеревенелая спина коснулась чего-то холодного и гладкого вроде льда. Он встал, почувствовал, что совсем заиндевел и обрадовался, когда обнаружил неподалеку от себя сваленный на полу ворох льняной одежды. Он надел ее, она была ему как раз, а от ран не осталось и следа.

- Здесь кто-нибудь есть? - закричал, не надеясь услышать какой-либо ответ, голос эхом разнесся по безбрежному океану вечной мерзлой ночи.

Он присмотрелся к полу, на котором стоял: красновато-матовый, точно клубничный лед, он алчно поблескивал в ослепительном круге прожекторного света; Иен опустился на корточки, щупая полированную поверхность, оставляя на ней дымчатые отпечатки ладони и подушечек пальцев, как зимой на обледеневшем стекле. Нечто приглушенно барабанило по другую сторону пола, он наклонился и прижался к клубничному льду щекой, поморщившись от инфернального хлада, и прислушиваясь к рваному бою кулаков.

- Вам нужна помощь? - закричал он, прижимаясь ухом к полу.

Неожиданно ослепительный круг прожектора погас, издав оглушительный хлопок, как когда выключают освещение в театре. Вязко-паточная чернота напустилась вокруг, заполняя пространство. Она была настолько тяжеловесной, что раздавила Иена, вынуждая прижаться к полу. Он начал задыхаться, легкие опорожнились, и холодный пот проступил на лице бусинками. Он захлопал ртом, как выброшенная на горячий песок пляжа рыба, не способный губами поймать воздух, и шепчущая темнота сдавила грудную клетку, грозя разломать ребра в порошок.

Из-под полупрозрачного пола потек малиново-алый свет, развевая губительный мрак, с низким гулом, напоминающий дребезжание включающейся электрической лампочки. Студеный и какой-то липкий будто нуга воздух хлынул в легкие, обдирая горло и пищевод булавочным покалыванием. Иен, зажмурившись от наступившей боли в груди, дышал как никогда, и, перевернувшись на спину, прижимал руки к рокочущему сердцу, пальцы вздрагивали в конвульсивном плясе.

Он был все еще жив... Ну, или вроде того.

Он все лежал, а его лицо облепили крохотные снежинки.

Иен распахнул слезящиеся жемчугом слез глаза и увидел, что над ним теперь кружат рдяные хлопья снега, выхваченные малиново-алым свечением пола из темноты, а изо рта клубится морозный конденсат. Языком он пробовал выпадающий снег и отчетливо ощутил знакомый привкус солености. Он поднялся на локте и окинул взглядом алеющую ширь, обряженную в миллиметровую фату из снежинок, уходящую вдаль в пунцовеющую полоску горизонта.

Барабанный перестук откуда-то снизу повторился, и Иен опустил глаза.

- Боже, сохрани... - выдохнул он и визгливо поскользнулся на руке.

Под толщей клубничного льда масса обнаженных тел мужчин и женщин сплетались в гуттаперчевые плети, внушая всепожирающую жуть, будто сошедшие с кровяно-бурых стен л'Хасл. Молочно-бледные, кожа в брегах морщин, как корабельный парус, ниспадала с костей сухопарых тел, их движения напоминали судорожное танго. Иен чувствовал, как жалостливо заскреб желудок, а пищевод схватил спазм, точно он проглотил морского ежа. Костлявые грешники, плененные льдом, тянулись к нему пальцами-гребнями, будто тщились прикоснуться к живой душе.

Иен находился прямо над узилищем Тартара, в который давно уже не верил.

Он судорожно встал на колени и принялся зачитывать молитву, тщась припомнить текст, который давно не повторял. Вокруг наползал угрожающий сумрак, жаждущий заграбастать с потрохами и вечность высасывать из согрешившей души терпкие соки мучений. Зажмуриваясь, он молил Бога-Первоотца всего живого смилостивься.

Он почуял морскую воду, расслышал отдаленный крик альбатросов, плотно закрытые веки лизнул блеклый свет ущербной луны. Он открыл глаза и обнаружил себя в эпицентре разразившейся метели по пояс в наметенном снегу, в черном небе едва сияла, закутанная в снежную дымку, убывающая луна. Северный ветер бил по розовевшим от холода щекам. Иен приподнялся и в раскорячку поплелся в никуда по бугристым сугробам арктической пустыни. Снежная мошкара одаривала оплеухой за оплеухой, заставляя прятать лицо дрожащими от холода пальцами. Пройдя всего несколько метров, он завалился на колени, не в силах противится галдящему ветру.

Он попытался откопать снежный холм, думая, что обнаружит внизу почву.

Но нет.

Под покрывалом замерзшей воды был все тот же пол, горящий изнутри малиновой мглой, а за ним болтыхающиеся мертвецы.

Иен чувствовал слезы на глазах, они тотчас затвердевали бисером на ресницах.

- Я должен убраться отсюда! - закричал он, но его голос утоп в реве бурана.

Вьюга насмешливо дудела кларнетным воем, затекая в покрасневшие уши.

Он шел, проваливаясь в снежные дюны, впереди замаячили, увитые белой глазурью лунного отсвета, горные пики. Он узнал их с первого взгляда, и у него екнуло под сердцем. Он был в нескольких днях пути от Цвейке-Махани.