Наводка на резкость

Я покорно шагала. Второй грузовик тоже промчался, исполнив свой смысл, на третьем я смирилась, перестав верить в человечество. Но он остановился передо мной как гора. Дверца распахнулась на недосягаемой высоте. Я полезла по скобам, цепляясь за поручни.

Оказывается, водитель был в кабине не один. Рядом с ним сидела молодая женщина в ситцевом платье. Я удивилась: куда она едет так поздно и так налегке?

Между тем, прижимая к животу сумочку, в которой наибольшей ценностью был пропуск на завод, я взгромоздилась на свою долю сиденья и захлопнула дверцу. Мы тронулись. "КамАЗ" упруго потряхивало на дороге.

"Вам куда?" - спросил водитель, не поворачивая головы; есть в этой настороженной позе особый водительский шик.

Куда мне? Если бы я знала это? Кто меня ждет? Где можно приклонить голову кроме той каюты, которая никуда не плывет? Что в старом теплоходе выходит из строя сначала: двигатели или каюты?

"В Новый город, - ответила я, твердо зная, что и там никому не нужна. - А вы куда?"

"На Химкомбинат, в Каменск-Шахтинский", - сказал он, глядя на дорогу.

А мне не давала покоя глупая мысль: куда едет эта женщина, сидевшая между ним и мной? Между прочим, Химкомбинат не самый удачный пункт назначения. Скоро будет развилка: мне дальше налево, водителю - направо.

Но куда она едет?

Скосив глаза, я пыталась незаметно наблюдать за ней и тут же испуганно съежилась, будто меня застали за стыдным занятием.

Она никуда не ехала! Положила голову на плечо водителя и спокойно, равнодушно даже, следила за дорогой, которая, судя по всему, была ей знакома до последнего колышка. Все-таки она заметила мое невольное подглядыванье и задвигалась на сиденье, как бы утверждая свое право на данное место. Я сидела не дыша, вцепившись обеими руками в переднюю скобу, не сводя глаз с дороги. Пятно света, исходящее от нас, скакало по асфальту до грани темноты и все время оставалось там словно на привязи. Деревья неслись навстречу, разваливаясь стволами по обе стороны.

Я скорее почувствовала, чем увидела боковым зрением, как что-то переползает под моим левым плечом, и, хотя все поняла, не имела сил пошевельнуться, больше того, отводила взгляд правее, смотря за кювет, куда меня скоро сбросят как лишний балласт, когда грузовик остановится.

"Ты что?" - спросил водитель.

"Я пошла", - ответила она, перелезая через мое плечо. При этом она слегка задела ремень сумки и ускорила свои движения. Я невольно обернулась в ее сторону. Все так и было, как я подумала. Один мимолетный взгляд через плечо, тысячная доля секунды - и соседняя со мной судьба осветилась и навек запечатлелась на черно-белом экране памяти.

Там, позади водителя, за спинками сидений, было спальное место, полка из поролона, как в купированном вагоне.

Полка шла во всю ширину кабины, от дверцы до дверцы. Она была обжита и ухожена. В изголовье за подушкой стояла бутылка кефира, к стенке прикреплена цветная картинка с изображением популярного певца, над картинкой даже плескалась занавеска, обрамляющая эту семейную идиллию.

Женщина забралась на полку, головой к водителю, натянула на себя легкое пикейное одеяло и покойно лежала на спине, закрыв глаза. Водитель сбавил ход, сберегая покой своей спутницы.

Я сидела молча, боясь неосторожным словом, даже вздохом разрушить хрупкое видение. Невольная спазма сжала мне горло. Я плакала о скудной своей судьбе, от зависти к чужому счастью, тряскому, но все равно единственному и вечному.

Грузовик выкатился на обочину и затормозил. Мы стояли на развилке. Я безмолвно полезла вниз по скобам, задыхаясь от слез, стоявших в горле. На дверце кабины четко впечатаны цифры: 5410, шифр этого серийного счастья, мне недоступного. Они свернули направо, а я все стояла, глядя им вслед. Сначала затих шум мотора, затем угас хвостовой огонек.

Не помню, как я добралась домой, как утром пошла на работу, да это и не имело теперь значения. Письмо Григория я выбросила на другой день, с ним самим встретилась спустя неделю в первом корпусе. Все было настолько ясно, что нам не потребовалось и десяти слов, чтобы поставить завершающую точку. А еще через месяц, в День машиностроителя, я увидела его во Дворце культуры. Он был с невысокой стройной женщиной со сложной прической на голове. Они стояли в очереди за шоколадными конфетами. Я взяла себе кисленькую.

Как-то в автобусе встретила парня, которого до этого видела в комитете комсомола. Мы сошли у лабораторного корпуса, он говорит:

"Между прочим, меня зовут Григорием".

"Ты что, товарищ Григорий, в комитете комсомола нагрузки распределяешь?"

"Конечно. А в свободное от комсомола время вожу грузовик".

"КамАЗ"?" - не удержалась я.

"Приличная машинка".

Я буквально затряслась от нетерпения, схватила его за руку. Хоть сию минуту готовая на край света.

"Пятьдесят четыре десять?"

"Если бы, - он вздохнул. - Очень редкая модификация. А я всегда ходил в неудачниках".

Ничего не ответив, я пошла через дорогу. Он окликнул меня:

"Ты куда?"

"На работу опаздываю".

"Как зовут-то?"

"Потом скажу, сейчас некогда".

Я не собираюсь защищаться. Ничтожество моей души имеет четкие границы: четырнадцать квадратных метров, хотя бы девять, согласно санитарной норме, хотя бы закуток, полка из поролона поперек собственного счастья. Уверяю вас, осознав свое ничтожество, я не сделалась лучше - даже не отказалась от плоской своей мечты, измеряемой квадратными метрами.

Чур, я предупреждала: никаких вопросов. И без того выболтала больше, чем следовало ради сохранения спокойствия. Я знаю, о чем вы хотели: призыв к одиночеству как форме защиты от собственных неудач? Что? Угадала? Не совсем? А жаль. Именно это я и имела в виду. Когда нам нечего сказать другим, и даже самим себе, мы начинаем кричать о невмешательстве в свой внутренний мир. Моя сегодняшняя исповедь не опровергает этого вывода, теперь опять замолкну надолго.

Не думайте, будто я жалею, что приехала на "Атоммаш". Я же здесь себя разоблачила. И для этого даже не пришлось идти на край света.