Страница 6 из 7
– Чем… наградить?
– Медалью!
– За что это? – дивится мальчишка.
– Как за что? – передёргиваю его плечами, как бывало когда-то. – За спасение утопающего!
– Так за что ж тут награждать, если он тонет?
– За то и награждать, наверно… – сам дивлюсь этой странности. – Что спасли, а не стояли рядом, снимая, к примеру, происходящее… на телефон.
– Какой телефон? Зачем?
– Ну… фотоаппарат такой, – теряюсь, не зная, как объяснить. – Для того чтоб другим показать это необычное событие.
– Да как это… можно? – аж задыхается от возмущения мой парень. – Кто ж так поступает?.. Где?.. Да за такое… надо сразу… в морду, в…
– Точно! – радуюсь. – Ай я да парень, – думаю, – ай да…
– Постой, – перебив, вдруг испуганно вскрикивает он. – Там, в моём сне, именно за такой точно стройкой окажется тот двор.
– Надо же, – удивляюсь, – столько лет я по этому двору хожу, а про сон этот твой, наш… с солнечным домом совсем как-то забыл.
– Там кто-то был, – не слушая меня, волнуется мальчишка.
– Где был? – беспечно жму его плечами.
– Да во дворе же, – кричит, – вроде как у пруда!
– У котлована? – туплю.
– Ну да! Да! – чуть не плачет. – Кажется, девочка, маленькая, вот только что там с ней… не помню.
– Зато я… – ускоряю шаг, взяв инициативу в свои руки, – помню! И даже знаю, кто она, – кричу ему, и мы бежим что есть сил…
Господи, так вот зачем я здесь!
Столько раз я слышал эту, казалось бы, выдуманную историю, но ни разу не применял её к себе, к нам.
Да и как применить-то её, ведь впервые здесь, в этом дворе, я появлюсь лишь через шесть лет. Ну кто из нас помнит какой-то, пусть даже очень яркий и удивительный сон в течение целых шести лет? Да к тому же за это время во дворе всё изменится: не станет никакого озера-котлована в полдвора, кирпичный гигант встанет на своё место, появятся детская площадка и густые кусты чёрной рябины вдоль домов, а солнечный угловой дом станет вполне самым обычным, белым, как и остальные вокруг. То ли краска выгорит на нём за прошедшее время, то ли перекрасят его в скучный серый цвет – в общем, ничего общего с увиденной во сне картиной здесь не останется.
А саму историю этой «неслучайной странности», встречи то есть, я вообще впервые услышу лишь в феврале 1991 года, спустя ровно одиннадцать лет, – почему-то точно помню эту дату! – когда временно поселюсь в этом блочном доме и выйду во двор на место бывшего котлована со своими старшими детьми и женой на прогулку.
– Стой, назад, – кричу что есть сил, выскакивая из-за угла новенькой школы и замирая у крутого берега, ещё никого не замечая, но точно зная, что же я там, с противоположной стороны ямы, увижу.
Всё – как во сне!
По крутому склону котлована катятся детские санки с яркой огромной пластмассовой куклой на них, которые, по-видимому, случайно сорвались из-за какого-то неловкого движения маленькой девочки в белой шапочке и тяжёлом драповом стёганом коричневом пальто, оказавшейся как раз напротив меня, метрах в десяти.
Во дворе, кроме нас, – никого.
На небе загораются первые звёзды.
Ранние сумерки отражаются в искрящемся белом снегу.
Широко раскрытые зелёные глаза девочки таят удивление и детское любопытство. Она, похоже, уже собралась привычно скатиться вслед за санками вниз: лёд в озере крепкий, крещенские морозы стоят всю неделю, а откос склона хотя и непригоден для катания на санках, но забраться наверх по обильно выпавшему снегу, по сугробам вполне себе по силам даже ей.
– Не смей, – шепчу одними глазами, впившись в девочку взглядом.
– Почему? – дивится она мысленно в ответ…
Перед глазами всё плывет и мелькает, в душе я ещё бегу сломя голову, бегу быстро, как никогда не бегал раньше, да и не побегу, наверное, больше никогда. Ничто не может теперь остановить меня: ни несуразный забор дома-гиганта, ни отсутствие дороги в метровом снегу с этой стороны школы, ни непроходимые кусты ивы, густо выросшие по здешним берегам. Это именно я – и молодой, и не очень – здесь и сейчас, хотя никогда раньше и не видел-то этого котлована, никогда прежде не вспоминал о том своём сне; не верил в неслучайный рассказ моей девчонки, в котором она описывала мне своё необычное случайное спасение много позже, уже в моё время.
Оказывается, это я – точнее, мой паренёк – оказался здесь тогда, а потом всё просто забыл из-за нашего с ним конфликта во времени.
Впрочем, это ли важно теперь?..
– Смотри, – заглядываю в её замечательные, до боли родные и знакомые глаза, затем перевожу взгляд, указывая внутрь котлована, где прямо в этот момент, практически у самых санок, легко пробив толстый крещенский лёд, с шумом взмывает на несколько метров ввысь кипящий столб воды.
– Мы, кажется, знакомы? – спрашивают меня удивлённые лукавые глаза, в которых я растворился ещё тогда целиком с самого первого мгновения.
– Конечно, – молчу я и…
– Быстро домой, – вдруг по-мальчишечьи грубо – да и правда, чего церемониться-то с малышней? – вслух перебивает меня мой парнишка.
И девочка несётся что есть сил в знакомый, второй от угла подъезд, кажется помахав нам обоим на прощание, перед тем как исчезнуть в нём почти на шесть долгих лет – именно столько пройдёт до следующей нашей встречи тринадцатого октября 1985 года в Зале Революции моего училища на танцах.
– Пока, – шепчу я ей вслед, с трудом замечая, как мой мальчишка с чувством выполненного, а потому и сразу же забытого долга двинул в сторону автобусной остановки…
Потерянная тетрадь
«Ох, тошнёшеньки…»
Первое, что вижу на обложке выцветшей зелёной тетради 1973 года выпуска с портретом Некрасова на титульной обложке.
Странно. Откуда она тут, в старом альбоме фотографий, взялась? И вообще, чего бы это ради меня дёрнуло заглянуть в неё? А впрочем, чего удивляться-то? Сегодня первый день февраля 2095 года, на улице минус двадцать, воскресенье; я, волею случая, что бывает крайне редко, дома одна – приболела. Делать совершенно нечего, вот и решила «покопать» историю семьи. Ну, заглянуть, например, в старый семейный альбом моей бабушки, который той, кажется, достался ещё от её бабушки, а той – от её предшественницы, судя по датам на давно пожелтевших от времени фотографиях. Он хранился у папы в архиве нашей семейной библиотеки, в самом дальнем углу. Возможно, потому и попал сегодня ко мне: люблю, знаешь ли, забраться туда, где «сам чёрт ногу сломит», в самую глубину, в данном случае – истории.
И похоже, мне удалось.
На первой добротной старинной фотографии вижу каких-то совсем незнакомых бородатых мужиков с топорами и пилами у новенького, но пока ещё не достроенного дома. Плохо читаемая надпись под ней гласит, что это некто Фёдор и Герасим. На следующей странице улыбающиеся Егор и Анастасия в кругу шести детишек: трёх мальчиков и трёх девочек. Дальше идёт фотография Михаила и Аннушки возле на удивление огромной – по-видимому, рыбацкой – лодки. Следом на небольшом выцветшем клочке бумаги запечатлён паренёк Ваня с сигаретой в зубах и в угрюмо надвинутой на глаза кепке. На этой же странице молодая улыбчивая Евдокия с сыном Коленькой на руках, рядом первая цветная фотография карапуза Андрюшки, как две капли воды похожего на своего отца Николая.
О!
А этих, Петра и Валентину с двумя мальчишками, я, кажется, знаю, – помню, мама как-то показывала мне на их замечательные матроски и говорила, что один из этих пацанят мой прадед или… даже прапрадед.
А вот и Юрий с Лилей и малышкой Маришкой посредине.
Ну надо же!
Это ведь та самая, первая Марина! Их в нашей семье теперь, кажется, шесть: я, Марина Валеричка, самая младшая, шестая; мы все в честь первой названы. Она-то у нас легенда – настоящая красавица, просто чудо. Её неподражаемые глубокие зелёные глаза на портрете с улыбкой под стать самой Моне Лизе в папином кабинете никого не оставляют в покое. Но это ещё что! Говорят, они лишь слабое подобие оригинала, хотя и рисовал портрет известнейший петербургский мастер, благодаря чему эта картина в Музее истории города на учёт поставлена – как портретная классика периода великого возрождения страны. Ну а то как же – этому портрету уже почти сто лет скоро стукнет, он свидетель той легендарной эпохи.