В начале

Никаких далеко идущих выводов Богдан не делал. Просто сидел и думал, почему сложилось именно так. Почему он сам – вылитый отец, а брат – ничего с ними общего. Вот у Аленки есть младшая сестра, так они хоть и не на одно лицо, а все равно похожи. Вспомнились ему и другие братья-сестры из родного села – все больше или меньше походили друг на друга. И только они с Матвеем выглядели так, как будто происходили из разных семей. Интересно, другие тоже это замечали? Или только Аленка просто так ляпнула и забыла? Да, разумеется, она имела в виду различие их характеров, и Богдан это понимал. Но от внешней несхожести с братом отмахнуться уже не мог.

Просидев у воды до самой темени, он, так и не найдя ответа на свой вопрос, решил вернуться к гуляющим. Однако придя на место, никого не нашел. Уединившись в своих раздумьях, он забыл о времени, а когда вспомнил о нем, было уже поздно – все давно разошлись. Не испытав из-за этого ни малейшего огорчения, Богдан отправился домой. Он и не думал ускорять шаг – к чему торопиться? Пора и так поздняя; если родители вздумают ругаться, то быстрая дорога домой этого не именит. А так у него оставалось еще несколько мгновений, чтобы побыть наедине с собой и оттянуть момент встречи с родительским недовольством.

ГЛАВА VII

– Ну, вот где ты шатаешься? – не удержалась от брани Евдокия, увидев на пороге младшего сына. – Брат уже дома давно!

Уставшие от работы за день отец и Матвей уже спали.

– Гуляю, – неопределенно ответил Богдан и сел за стол.

– Есть, что ли, хочешь? – немного смягчилась мать.

– Да нет, мам, ты отдыхай. Я сам, – сын заглянул в стоящий на краю стола чугунок.

– Ну, как хочешь, – Евдокия направилась в комнату, собираясь готовиться ко сну.

– Мам! – громким шепотом окликнул ее Богдан.

– Чего тебе? – оглянулась она.

– Слушай, мам, а почему мы с Матвеем такие разные?

Евдокия пошатнулась, ухватившись за дверной косяк. Сын тут же оказался рядом и поддержал ее.

– Что случилось, мам? Тебе плохо? – обеспокоенно спрашивал он.

Кровь стучала у женщины в висках, ее щеки то мертвенно бледнели, то заливались краской, перед глазами все плыло. Кто, кто мог знать ее тайну?! Кто мог намекнуть об этом ее сыну? Что он теперь будет думать о ней?

Но Богдан выглядел встревоженным лишь ее состоянием. Глядя на него, нельзя было заподозрить его в открытии страшных призраков прошлого. Он заботливо суетился вокруг матери, и на его простодушном лице не отражалось никаких сомнений или подозрений.

– Все хорошо, сыночек, – Евдокия оперлась на его плечо и, поддерживаемая сыном, вернулась в кухню, – я просто оступилась.

Богдан усадил мать за стол и сам сел рядом с ней.

– Ты что-то спрашивал, мой родной? – Евдокия внимательно смотрела ему в лицо, пытаясь понять, знает ли он что-то большее, чем ей хотелось бы.

– А я что-то спросил? А, точно. Говорят, мы с Матвеем не похожи. Вот и задумался, почему так.

Богдан произнес это легко, даже беспечно, и Евдокия успокоилась. Нет, ничего он не может знать. И никто не может. Никто ничего не видел, никто ничего не сможет доказать. Эта тайна живет только с ней и уйдет тоже вместе с ней.

– Кто ж это такое болтает? – Евдокия взяла наступательный тон, чтобы сын не заподозрил настоящую причину ее волнения.

– Сейчас Аленка сказала. Но вообще я и сам увидел.

– Аленка! А ты больше слушай эту сороку. Нет на свете двух одинаковых людей. Мы все разные.

– Это да. Но только мы с ним какие-то уж совсем разные. Как будто и общего ничего нет. Скажи, мам, а мы оба вам родные? Может, вы кого-то из нас на воспитание взяли?

– Вот ерунду мелешь! Какими Господь вас сотворил, такие вы и есть. Как это, ничего общего? Вы – братья родные! Чего еще общего тебе надо?

Богдан примирительно погладил разозлившуюся было мать по руке.

– Да нет, мам, ничего. Все в порядке. Я просто подумал, что если вы кого-то из нас на воспитание взяли, так это даже хорошо. Милосердно. Я от этого ни вас с отцом, ни брата меньше любить не стану.

– Сказано тебе – нет! Оба вы – мои родные.

– Тогда тоже хорошо. Тогда и в самом деле говорить больше не о чем.

Богдан поцеловал мать в пылающую щеку и встал из-за стола. Действительно, мало ли непохожих родственников! Чего он зря мать нервирует и сам переживает?

– Я тогда – спать, если тебе ничего не нужно, – сын посмотрел на Евдокию и дождался ее разрешения.

– А есть не будешь?

– Нет, передумал. Спать больше хочу.

– Иди, – коротко ответила она.

Когда Богдан скрылся в спальне, Евдокия заметалась по кухне и сеням. Искала давно забытый красный угол с иконами, но он находился в комнате, где ей не удалось бы остаться со своей совестью наедине. Тогда она выбежала во двор.

С высоты небес на нее смотрели яркие огни звезд, напоминая суровый взгляд, прожигающий ее насквозь: «Я все вижу, от Меня не спрячешься!» Евдокия рухнула на колени прямо рядом с крыльцом и, сложив руки на груди, быстро-быстро зашептала молитву:

– Господи, прости меня, грешную! Не ведала я, что творила! Моя это вина, мой грех. Но сын ведь мой ни в чем не виноват! Не дай ему сбиться с пути, не дай услышать чужих завистливых речей. Пусть он никогда ничего не узнает! Меня накажи, грешную, а он пусть не знает людских грехов и неправды…

Богдан еще не успел улечься, когда услышал, как хлопнула дверь. Посмотрев в окно, он увидел коленопреклоненную мать, с неистовством обращающуюся с молитвой к небесам. Эта сцена озадачила его, но сейчас он чувствовал себя слишком уставшим, чтобы разбираться в происходящем. Поэтому он просто лег и закрыл глаза, оставив все размышления на потом.

ГЛАВА VIII

Поведение матери в тот вечер очень удивило Богдана, однако он не осмелился задавать ей вопросы – понял, что здесь кроется что-то очень личное. Но, проходя в очередной раз мимо сельской церкви, он впервые остановился и задумался.

Ходить в храм в их семье было не принято, хотя многое односельчане стекались туда постоянно. Родители, не отличающиеся набожностью, детям тем более этого не прививали. Случалось им, конечно же, слышать колокольный звон и встречать крестные ходы, но на свои вопросы старшим они получали маловразумительные ответы. «Это церковь. Там молятся Богу. Кто верит – тот и ходит», – вот и все, что с детства говорили об этом Богдану и его брату.

В одной из комнат их дома находился красный угол – полка с иконами, завешанная вышитым рушником. Но там не только никто не молился, туда и заглядывали-то редко – разве что убрать осевшую пыль. И Богдан привык не замечать икон, не задумываться о них, жить рядом с ними, как с любым домашним атрибутом.

Также равнодушно ходили они и мимо храма. Ни многолюдные церковные праздники, ни дивное пение, ни блеск куполов с крестами не вызывали их любопытства, как нечто привычное, но не имеющее для них никакого значения. Матвей то по делам, то на очередное свидание всегда пробегал церковь без оглядки. Богдан, хоть и восхищался красотой архитектуры пятиглавого храма и совершенством его взмывающей вверх колокольни, но любовался всем этим лишь глазами. Душа же его оставалась спокойной.

И вот, став невольным свидетелем материнского молитвенного порыва, Богдан вдруг посмотрел на храм другим взглядом. Если даже мать, таясь ото всех, взывает к высшим силам, значит, во всем этом что-то есть? Парень смотрел на белокаменные стены, на украшенный кокошниками шатер колокольни, и пытался осознать, что скрывается за всем этим, кроме кирпича и штукатурки. Батюшка Александр, выходя из церкви, заметил любопытствующего молодого человека и окликнул его:

– Мир тебе! Что ищешь, чадо? Зайди в храм Божий – обязательно найдешь.

Богдан смутился и отступил на несколько шагов назад.

– Нет… я, это, я потом… сейчас не могу.

Ускоряя шаг, он пошел все дальше и дальше от церкви, не задумываясь, куда идет. Он шел быстро и не оглядывался, хотя в действительности ему очень хотелось бы зайти в храм. Но он не знал, как это сделать. Как вести себя? Что говорить? Как подойти к образам? Да и зачем? Богдану было неловко показать свое невежество, поэтому он предпочел сбежать, но не обнаружить его.