Страница 18 из 25
Тут Ерошка с большим облегчением отметил, что постельных сцен им снять не удалось.
«Так, теперь король бубен! К чему бы это? К тому, что гадалку Гарпию подсунули нарочно. Славу пророчила. Искушала. Искушений должно быть три! Богатство, слава, власть!»
Яснее становился теперь и Пригласительный билет. По крайней мере, каким-то образом вписывался в общую систему. Недаром пригласили всех троих. На какие-то мутные «смотрины».
«Но самое главное состоит в том, что по законам жанра все реалити-шоу оканчиваются хеппи-эндом! Счастливый конец – делу венец! Счастливый финал – вот что во всей этой истории самое важное!..»
Однако при всей убедительности аргументов, при всём уповании на будущий венец, тревога всё равно сидела занозой, томила душу и никак не хотела рассасываться.
Проходя по тесному, заставленному реквизитом закулисью, Ерошка украдкой, не поднимая головы, покосился в верхний угол. Под самым потолком вились белые провода. В сумраке светился глазок датчика дыма. Ерошка подтянул живот и немножко надул мышцы груди, как делают почти все мужчины, когда, к примеру, проходят в плавках по людному пляжу. Ощущая на себе внимательный взгляд оператора, пересёк по диагонали пустую сцену. Ловко и красиво спрыгнул в зрительный зал. Ему оставалось пройтись по кабинетам и гримёрным, проверить исправность датчиков.
Рядом с дверью главного режиссёра стояли новенькие калоши с выстилкою из красного сукна. «Ценциппер из Перми!» – догадался Бубенцов и стукнул в дверь. Никто не ответил. Ерошка ещё раз стукнул, вошёл.
Перемены, произошедшие в знакомом кабинете, поразили его. От добротной спокойной обстановки, которая была здесь ещё вчера при режиссёре Дыбенко, большом матерщиннике и грубияне, не осталось следа. Теперь всё было по-новому. Во-первых, на стене кабинета прямо напротив входной двери висел «Чёрный квадрат». Конечно, копия, но зато увеличенная в несколько раз. Полтора метра на полтора. Копия заключена была в массивную бронзовую раму, и вся эта громада, накренившись, тяжко нависала над человеком, что сидел за столом.
Чёрный бархатный пиджак, розовая рубаха, голубой капроновый шарфик, повязанный на горле пышным узлом. Склонив голову, новый режиссёр очень внимательно, даже подчёркнуто строго, глядел на Бубенцова поверх тёмных солнцезащитных очков. По обеим сторонам лба, на крутых залысинах, там, где очень уместно смотрелись бы небольшие рожки, сияли лаковые блики. Вот уж кого никак не ожидал Бубенцов здесь уви… Да ладно! Ждал, конечно. Именно его и ждал! Потому совсем не удивился. На Бубенцова глядело лицо длинное, несколько вытянутое вперёд, со сбитым набок носом.
– Шлягер! – подтвердил хозяин кабинета, с большим достоинством наклоняя голову. – Меня зовут Шлягер.
Помолчал, пожевал толстыми своими губами и повторил веско:
– Адольф Шлягер.
Глава 11. Долг неугасимый
Адольф Шлягер, по-видимому, приложил максимум стараний для того, чтобы стать неузнаваемым. От прежнего, от вчерашнего Шлягера оставалось только странное впечатление гнусной извилистости, свойственной существу беспозвоночному. Сидел, откинувшись в кресле, опасно покачивался на двух ножках. Руки переплетены на груди, как будто завязаны кренделем. Ладони прятались под мышками.
Седоватая щетина по-прежнему выступала на серых скулах. Отдельными кустиками там и сям росла она и на кадыке. Но если вчера щетина эта казалась печальной приметою бомжа, то сегодня её можно было классифицировать как артистическую изысканность.
Бубенцов молчал.
– Позвольте представиться. Режиссёр-постановщик Адольф Шлягер, – снова объявил Шлягер, прерывая затянувшуюся паузу.
– Знакомились уже, – устало и мрачно сказал Бубенцов.
– Ах, простите! – Шлягер картинно шлёпнул себя ладонью по лбу. – Простите великодушно! Допрежь как-то не удалось. Проклятая рассеянность. Знаете, мыслями-то я далеко отсюдова. Очень-очень далеко. За пределами.
Повёл широко ладонью, отвалился затылком к высокой спинке, устремил взгляд в дальний угол, под самый потолок, в запределье. Глаза затуманились.
– Гения корчим? – усмехнулся Бубенцов, следя за ужимками. – Ну и что ты собираешься поставить у нас, режиссёр-постановщик Адольф Шлягер?
Шлягер ещё более затуманил взор. Притворился, будто ещё дальше скитается его творческая мысль. Пальцы рассеянно набивали трубку. Злоба и отвращение всё более овладевали сердцем Бубенцова.
– От твоей игры на версту разит халтурой, – сказал Бубенцов. – Я ещё вчера отметил. Бездарный человек во всём бездарен.
– Шутка плоская, – огрызнулся Шлягер, чиркая спичкой по коробку. – Каламбуры не ваш конёк.
Видно было, что он нервничает, спички ломались в дрожащих пальцах.
– Да брось ты! – не выдержал Бубенцов и указал на сувенирную зажигалку в виде старинного замка с зубчатыми стенами и с башнями, оставшуюся от Дыбенко.
– Нет, нет, – отмахнулся Шлягер. – Только живой огонь! Только живой. Так уж заведено. Испокон.
Лицедей пытался изобразить из себя человека мира искусства, человека, всю свою жизнь посвятившего театру. Будто бы у него сложилась целая система оригинальных, неповторимых привычек.
Шлягер, очевидно, тут не главный (спичка наконец вспыхнула и озарила…). Шлягер всего лишь злой шут, исполняющий чью-то волю. Серой пахнуло прямо в ноздри от сгоревшей спички. Волю, волю… Сквозь человеческие черты лица Адольфа Шлягера, смутно и овально белеющие на периферии зрения, – Бубенцов это не увидел, а скорее почувствовал – вдруг стало проступать, вылезать, прорастать что-то нечеловечески жуткое, инфернальное… Пламя спички наконец-то угасло, лёгкий дымок ещё некоторое время вился над чёрной обугленной головкой. Лёгкий запах серы стоял в воздухе.
– Мне кажется, мы напрасно теряем время. Толчём воду в супе!
Шлягер замолчал, пытливо всматриваясь в Бубенцова.
– В супе, – повторил с нажимом. – Толчём воду в супе.
Но и теперь каламбур его не произвёл никакого впечатления. Шлягер закончил с некоторым раздражением:
– Вы сейчас немного побледнели. Допрежь тоже с вами такое же было.
– Пожалуйста, не… – тут Бубенцов споткнулся мыслью, задумался. Не знал, как продолжить. Вылетело, рассеялось, развеялось как дым.
– Что? – Шлягер стал подниматься с кресла.
– Пожалуйста, не употребляй слова «допрежь», – продолжил фразу Бубенцов, понимая, что вовсе не это поначалу хотел сказать, а нечто гораздо более важное.
– Ах, вот отчего мы побледнели! – Шлягер, озабоченно вглядевшись в лицо Бубенцова, неожиданно сменил тему, произнёс тоном задушевным, мягким: – Вот что, уважаемый Ерофей Тимофеевич. Вам совершенно необходимо выпить. Лечебно. Поднять уровень гемоглобина. Да и мне, признаться, тоже. Ничто так не сближает людей, как совместно выпитый алкоголь.
Перезвяк посуды тотчас отозвался из-за двери, ведущей в комнату отдыха. Вслед за тем выкатилась оттуда двухэтажная никелированная тележка, очень похожая на медицинскую. Внизу уставлена она была баночками, биксами, лотками с марлей, бинтами. Зато на верхнем столике тележки поблескивали мензурки с прозрачным спиртом.
На этот раз постановочная сцена весьма понравилась Ерошке. Артистка Изотова, исполнявшая роль медсестры, ласково поглядывала на собеседников, добросердечно улыбалась.
– Пожалуй, да, – кивнул Бубенцов, немного смягчаясь сердцем. – Можно и надо выпить. Выпить именно «лечебно».
И вот тут-то всё змеиное очарование Адольфа Шлягера развеялось в один миг. Тело на самом деле плохо его слушалось. С большим трудом поднялся, двинулся, перебирая ладонями, хватаясь за край стола. Вихляющееся тело его вдруг обрело хребет, окостенело. Лицо Шлягера страдальчески морщилось. Бубенцов решил подыграть, снял с вешалки чёрную с серебром эбонитовую трость, подал Шлягеру.
– Благодарю вас, – произнёс Шлягер, хватаясь за литую ручку. Постоял некоторое время, чуть согнувшись, опираясь всем корпусом на трость.