Французский перец

– Зачем же ты тогда?! Гад! – тормоза срывает. Я в один прыжок оказываюсь возле Елизарова и вцепляюсь в его самодовольную морду, точно дикая кошка. – Скотина! – верещу я. Меня уже не остановить. Ярость застилает глаза. Я царапаюсь, кусаюсь, отчаянно молочу кулаками куда придется.

– Сука! – изворачивается и бьёт меня наотмашь. Отлетаю от него. Скула горит, но в пылу драки я не чувствую боли. У меня одна цель – уничтожить эту гадину, растоптать, стереть с лица земли. Мразь! Мразь! Ненавижу! Вновь с визгом кидаюсь на него. Елизаров теряет равновесие и падает навзничь. Приподнимается на локтях и трясёт головой, приходя в себя.

– Ну всё, сучка… – цедит сквозь зубы. – Тебе конец!

Его лицо перекошено злобой. Меня охватывает ужас от осознания, что жить мне осталось недолго. Вижу всё, как в замедленной съемке, отступаю назад и падаю, спотыкаясь о клюшку, выпавшую из рук Елизарова во время драки. Он встаёт и медленно идёт на меня. Отползаю к двери, нащупывая рукой, чем бы мне защититься от его ударов. Полированное древко ложится в руку будто само собой. Елизаров делает короткий выпад, желая ухватить меня. Я уворачиваюсь и вскакиваю с пола. Замахиваюсь и бью что есть мочи. Елизаров оплывает к моим ногам и валится лицом вниз. Меня захлестывает волна восторга, смешанная с немалой дозой отчаяния. Он не должен встать! Если Елизаров сейчас встанет – мне конец! С силой бью металлическим крюком по лысому черепу. Он вздрагивает. Сердце взрывается страхом. Нет! Нет! Нет! Он не должен встать! Истерично молочу по его голове. Тело у моих ног мелко подрагивает. Затылок расцветает алым. Тёплая кровь брызжет, орошая острые мыски бежевых туфель.

«На! На! На! Получи! Получи!» – бьётся в моём мозгу. Я продолжаю лупить клюшкой по лысой окровавленной голове до тех пор, пока древко в руках не ломается, рассыпаясь на куски. Это заставляет меня очнуться и отпрянуть. Я с ужасом смотрю на то, что натворила. Елизаров лежит неподвижно. Вокруг растекается кровавая лужица. Я не верю своим глазам. Неужели я убила его? Обхожу тело и заглядываю в лицо. Зрачки сузились и застыли. С уголка рта на пол течет тоненькая красная струйка.

«Я убила его!» – я будто покрываюсь инеем изнутри. Меня начинает знобить. К горлу подкатывает ком, на глаза наворачиваются слёзы. Еще немного, и меня стошнит прямо на труп Елизарова. С силой зажимаю рот рукой, пытаясь сдержать рвотный позыв.

«Что же я наделала? Что теперь будет?» Замираю, прислушиваясь к звукам дома. Мне надо срочно выбираться отсюда. Если меня застукают над трупом, то я из роскошного особняка Елизарова прямиком направлюсь в каталажку. Мне нельзя. Я не могу сесть в тюрьму.

Знаю точно, что за дверями кабинета ждет Егор. Мне как-то надо перехитрить его. Шансы не велики, но они есть. Нельзя раскисать! Надо собраться и сбежать отсюда. Конечно, вероятность того, что меня быстро поймают, очень велика. Но я должна попытаться. Ради сына. Я должна.

Делаю глубокий вдох и собираюсь с мыслями. Тело напрягается, точно тетива арбалета. Поднимаю с пола сумочку, трясущейся рукой достаю зеркальце и разглядываю себя. Губа разбита и распухла, на скуле красуется кровоподтёк, волосы всклочены. Вижу в зеркало труп, лежащий за моей спиной, колени дрожат, ноги становятся ватными. Я не смогу. Меня поймают и посадят. А что если не посадят? Егор попросту пристрелит меня, застав в кабинете рядом с трупом хозяина. Кровь гулко пульсирует в барабанных перепонках. Судорожно подправляю макияж, пытаясь замаскировать следы драки на своём лице. Одёргиваю юбку и выхожу из кабинета. Егор спит, развалившись в кресле. Его не волнуют крики и вопли, доносящиеся из кабинета хозяина. Он уже давно привык к особенностям любви Елизарова. Стоит мне закрыть за собой дверь, как Егор открывает глаза. Улыбаюсь через силу и говорю, что Александр Васильевич просил не беспокоить. Егор кивает и снова засыпает. Спокойно пересекаю гостиную и иду к двери. В груди клокочет, мне хочется припустить со всех ног, но нельзя. Это может вызвать подозрения. Выхожу за дверь и прохожу через двор к воротам, вся превратившись в слух. Я ужасно боюсь, что сейчас меня остановят. Вот сейчас я услышу за своей спиной крики с приказом остановиться. Вся сжимаюсь, когда давлю на кнопку. Домофон издает характерный неприятный писк. Выхожу на улицу. Я всё ещё не верю, что мне удалось выскользнуть незамеченной из дома. Спокойно прохожу вдоль забора под прицелом камер видеонаблюдения, и как только оказываюсь вне поля видимости, тут же бегу прочь.

Выбравшись из посёлка, бреду вдоль шоссе. Мимо проносятся машины, обдавая слепящим светом фар. Откуда-то из темноты вечернего неба сыплется водяная крошка. Иду, не чувствуя ни холодного ветра, забирающегося под одежду, ни влаги насквозь пропитавшей пальто, ни усталости, превратившей тело в вату. Я не хочу ни чувствовать, ни понимать, ни вспоминать. Мне хочется брести бесконечно долго, чтобы эта темнота и дорога не заканчивались никогда. Я не хочу возвращаться туда, в мир людей, где столько боли, обмана и разочарований. Я больше ничего не хочу. Не хочу. Я ощущаю себя так, словно моя душа давно отделилась от тела и витает далеко отсюда. Все мои надежды, все мои мечты, любовь, ненависть, нежность, злость – всё куда-то исчезло, потонуло в темном водовороте событий. Меня больше нет. Я лишь тень. Жалкая, холодная, пустая тень. Во мне не осталось ничего от прежней жизни. Что теперь будет? Куда мне идти? У меня больше нет будущего. Жильбер заберет Арно, а меня посадят в тюрьму. Я выйду в лучшем случае лет через пять. Ни дома, ни семьи, никого, кто бы ждал меня на свободе. Нужна ли такая свобода? К чему всё это? Зачем?

В горле стоит влажный ком, но глаза сухи. Я не могу плакать. Моя боль сконцентрировалась во мне, впилась колючкой в сердце и не хочет никуда уходить. Моя жизнь – кромешный ад, без будущего, без любви, без надежды. Лучше бы мне было умереть, чем вот так. Зачем я не дала Елизарову убить себя? Я плохая мать. Арно не нужна мать-убийца. Боже, за что? За что?

Бреду, потеряв счёт времени. Ноги уже не держат. Я вот-вот свалюсь в придорожную грязь, лягу прямо тут и окоченею к утру, точно какая-то бродяжка. Но я не хочу умереть вот так, на обочине дороги. Надо дойти хотя бы до какого-то укрытия. Впереди вижу коробку остановки. Из последних сил добираюсь до неё и падаю на холодную скамейку. Отвратительно пахнет мочой и сыростью. Тяжело дышу, наблюдая, как изо рта вырываются облачка пара.

Руки закоченели от холода. Пытаясь согреть, прячу их в карманы пальто. Онемевшими пальцами нащупываю холодный прямоугольник телефона. Достаю и включаю его. Сколько уже прошло с тех пор, как я ушла из особняка? Час? Два? Три? Смотрю на загоревшийся экран и вижу несколько пропущенных вызовов от Пьера. Горько усмехаюсь, вспоминая своё обещание перезвонить. Когда это было? Целую вечность назад. Я хочу позвонить ему сейчас. В последний раз услышать голос из прошлого. В самый последний. Ведь Пьер всегда хорошо относился ко мне. Отчего-то я уверена, что эта ночь всё изменит. Нажимаю вызов. В трубке слышны длинные гудки.

– Алло, Карин!

– Пье-ер, – хриплю я чужим, незнакомым голосом.

– Что с тобой? Где ты? – он волнуется за меня. Пьер, милый Пьер.

– Всё плохо, – на глаза наворачиваются слёзы. – Я не знаю, где я… Кажется, в преисподней…

– Карин, ты хорошо себя чувствуешь? – наверное, думает, что я пьяна. Лучше бы я напилась.

– Плохо… Очень плохо… Елизаров, – я замолкаю.

– Что Елизаров? При чём тут Елизаров?

– Ты ничего не знаешь? – слабо улыбаюсь. – Ты же ничего не знаешь…

Шумно выдыхаю.

– Карин, где ты?

– Ты ничего не знаешь… ничего…

– Карин?

– Я убила его, Пьер…