Страница 57 из 67
"Что ты тут делаешь?", - спросила она. "Читаешь Библию? Ты жалкий святой-самозванец!"
"Маша, сядь".
"Откуда ты знаешь, что я хочу сесть? Может, я гораздо охотней легла бы. А если подумать получше, то я вообще-то хочу сесть к тебе на колени".
"Нет, Маша, не здесь".
"Почему это нет? Я знаю, что он рабби, но его квартира еще далеко не храм. Во время войны и храм не останавливал людей. Затаскивали евреек в храм и..."
"Так нацисты делали".
"А кто были нацисты? Тоже люди. Они хотели того же, чего хочешь ты, Яша Котик, чего хочет даже рабби. Может, ты бы сделал тоже самое. В Германии они часто спали с женами нацистов. Они покупали их за пачку американских сигарет, за плитку шоколада. Ты бы видел, как дочери расы господ ложились в постель с парнями из гетто и как они тискали и целовали их. На некоторых они даже женились. Почему же ты так много значения придаешь слову "нацист"? Мы все нацисты. Вся человеческая раса! Ты не только нацист, но еще и трус, боящийся собственной тени".
Маша попыталась рассмеяться, но тут же снова стала серьезной. "Я слишком много выпила. Там стояла бутылка виски, и я все время прикладывалась. Иди сюда, поешь, если не хочешь умереть с голода". Маша упала в кресло. Она достала из сумочки пачку сигарет, но не могла найти спичек. "Что ты так на меня смотришь? Я не буду спать с рабби".
"Что было у тебя с Яшей Котиком?"
"Мои вши спали с его вшами. Кто Тамара? Скажи мне, наконец?"
"Моя ясна жива. Я уже пробовал объяснить тебе это".
"Это правда или ты опять меня морочишь?"
"Это правда".
"Но они же ее застрелили".
"Она жива".
"Дети тоже?"
"Нет, дети нет".
"Слушай, этот кошмар чересчур даже для Маши. Твоя краля знает о ней?"
"Она навестила нас".
"Все это мне безразлично. Когда я приехала в Америку, то думала, что выберусь из всей этой грязи, но только теперь, как видно, я очутилась в самом глубоком дерьме. Это, наверное, последний раз, когда я говорю с тобой, и я хочу сказать тебе, что ты самый вредный врун, какого я только встречала в своем жизни. И поверь мне - мне перебегали путь множество крыс. Где торчит твоя воскресшая жена? Я с удовольствием познакомилась бы с ней, по крайней мере посмотрела бы на нее".
"Она живет в меблированных комнатах".
"Дай мне адрес и телефон".
"К чему? Ну хорошо, я дам тебе. Но у меня нет с собой записной книжки".
"Когда ты услышишь, что я умерла, не приходи на мои похороны".
5.
Когда Герман вышел из дома и почувствовал, какой кошмарный стоит мороз, что-то в нем начало смеяться - это был смех, который иногда снисходит на человека в момент величайшей катастрофы. Режущий ветер свистя и воя налетал с Гудзона. В несколько секунд Герман промерз до костей. Был час ночи. Сил для долгой поездки на Кони Айленд у него не было. Он прижался к двери дома и боялся сделать шаг. Если б у него было достаточно денег, чтобы снять номер в отеле. Но в его кармане было меньше трех долларов, а за три доллара нигде не снять комнаты, за исключением, может быть, Бауэри. Мог ли он вернуться и занять у рабби немного денег? Наверху наверняка были гости с автомобилями, которые, безусловно, отвезут Машу домой. "Нет, лучше я умру!", - пробормотан он. Он двинулся в сторону Бродвея.
Тут ветер был не такой сильный. Мороз на Бродвее не кусался. И освещена улица была лучше, чем Вест-Энд Авеню. Снег перестал, только иногда одинокая снежинка палила с неба или с крыши. Герман увидел кафетерий. Он побежал через улицу и чуть не попал под такси. Водитель обругал его. Герман покачал головой и сделал извиняющийся жест.
Едва дыша и окоченев от холода вошел он в кафетерий. Здесь, на свету и в тепле, как раз накрывали столы к завтраку. Звенела посуда. Люди читали утренние газеты, ели французские гренки с сиропом, овсянку со сливками, кукурузные хлопья с молоком, вафли и колбаски. От запаха еды Герман почувствовал слабость. Он нашел стол у стены и повесил шляпу и пальто. Он понял, что не взял талон с номером, и пошел кассирше, чтобы объяснить ей это.
"Да, я видела, как вы вошли", - сказала кассирша. "Сразу видно, как вы окоченели".
У стойки он заказал овсяную кашу, яйца, рожок и кофе. Вся еда стоила пятьдесят пять центов. Когда он нес поднос к своему столу, у него дрожали колени, и он едва выдерживал тяжесть подноса, не сгибаясь. Но едва он начал есть, как его жизненная сила вернулась к нему. Аромат кофе кружил голову. У него было теперь лишь одно желание - чтобы кафетерий оставался открытым всю ночь.
К столу подошел пуэрториканец - уборщик посуды. Герман спросил, когда закрывается кафетерий, и мужчина ответил: "В два".
Меньше чем через час он снова будет стоять под снегом на морозе. Он должен выработать план, прийти к решению. Напротив него была телефонная будка. Может быть, Тамара еще не спит. Сейчас она была единственный человек, с которым он не находился в состоянии войны.
Он вошел в телефонную будку, сунул в аппарат монетку и набрал Тамарин номер. Ему ответила соседка, она пошла за Тамарой. Не прошло и минуты, как он услышал ее голос.
"Надеюсь, я тебя не разбудил. Это я, Герман".
"Да, Герман".
"Ты спала?".
"Нет, я читала газету".
"Тамара, я в кафетерии на Бродвее. В два они закрываются. Я не знаю, куда мне пойти".
Тамара помедлила мгновенье. "А где же твои жены?"
"Они обе больше не разговаривают со мной".
"А что ты делаешь в это время на Бродвее?"
"Я был у рабби на вечеринке".
"Я понимаю. Ты хочешь прийти? Тут жутко холодно. Я натянула на ноги рукава свитера. Ветер продувает дом так, как будто в окнах нет стекла. Почему ты поссорился со своими женами? Но в чем дело, почему ты сразу не идешь сюда? Я завтра так и так собиралась позвонить тебе. Мне надо кое-что обсудить с тобой. Единственная проблема - парадное заперто. Звони хоть два часа, дворник все равно не откроет. Когда ты придешь? Я спущусь и открою сама".
"Тамара, мне стыдно так обременять тебя. Н о мне просто-напросто негде спать, а на отель у меня нет денег".