Страница 32 из 67
Теперь Герман снова собирался уехать от нее - не для
того, чтобы встречаться с Машей, а для того, чтобы навестить Тамару, которая сняла бунгало в горах. Он должен был что-нибудь солгать и Маше. Он рассказал ей, что едет с рабби Лампертом в Атлантик-сити, на конференцию раввинов.
Это было неубедительное объяснение. Даже раввины-реформаторы не устраивают конференции в праздничные дни. Но Маша, которая заставила Леона Тортшинера согласиться на развод и которая после девяноста дней ожидания собиралась выйти за Германа замуж, перестала устраивать ему сцены ревности. Развод и беременность изменили ее взгляды. Она вела себя с Германом как жена. И к своей маме она относилась с еще большей преданностью, чем раньше. Маша нашла беженца-раввина, который готов был провести церемонию бракосочетания, не требуя от них никаких документов.
Когда Герман сказал ей, что вернется из Атлантик-сити перед Йом-Киппуром, она не задала ни одного вопроса. Еще он сказал ей, что рабби заплатит ему пятьдесят долларов - а им нужны были деньги.
Это была довольно-таки рискованная затея. Он обещал позвонить Маше, и он знал, что телефонистка могла назвать город, откуда он звонит. Маше могло прийти в голову позвонить в контору рабби и убедиться, что он в Нью-Йорке. Но раз Маша не позвонила ребу Аврааму Ниссену Ярославер - она, вероятно, не позвонит и рабби Ламперту. Одной опасностью больше, одной меньше - это не имело значения. У него было две жены, и он собирался приобрести третью. Хотя он боялся последствий своих поступков и скандала, который мог вот-вот разразиться, в нем было что-то, что наслаждалось чувством, возникавшим от того, что он противостоял все время угрожавшей ему катастрофе. Его поступки были и расчетом, и импровизацией. "Подсознание",как называл это фон Хартман, никогда не ошибалось. Слова как будто бы сами срывались у Германа с уст, и только потом он осознавал, какую тактику и какие уловки выбрал. В этой безумной путанице чувств он, как расчетливый игрок, рисковал своим счастьем.
Герману ничего не стоило избавиться от Тамары. Она много раз говорила ему, что не станет противиться, если он решит развестись. Но развод ничего не дал бы ему. Не было больной разницы, кем быть перед законом - двоеженцем или многоженцем. Кроме того, развод стоил бы денег, и еще Герману пришлось бы предъявить документы.
Но было и еще одно соображение: в возвращении Тамары Герман видел символ, столь важный для его мистической веры. Каждый раз, когда он был с ней, он заново переживал чудо возрождения. Иногда, когда она говорила с ним, ему начинало казаться, что это говорит ее материализовавшийся дух. Он даже думал о том, что Тамары в действительности нет в живых, а к нему вернулся ее призрак.
Герман интересовался оккультизмом еще до войны. 3десь,в Нью-Йорке, когда у него выпадало хоть немного свободного времени, он шел в публичную библиотеку на Сорок второй улице и листал книги о телепатии, ясновидении, диббуках, о полтергейсте - обо всем, что было связано о парапсихологией. Поскольку официальная религия обанкротилась, а философия потеряла всякое значение, оккультизм стал полноценной заменой для тех людей, что все еще искали истину. Но души существовали на разных уровнях. Тамара вела себя - по крайней мере внешне - как живой человек. Организация, объединявшая беженцев, установила ей ежемесячное пособие, и реб Авраам Ниссен Ярославер тоже поддерживал ее. Она сняла бунгало, принадлежавшее еврейскому отелю в Монтейндейле. Жить в главном корпусе и есть в ресторане она не хотела. Владелец отеля, еврей из Польши, согласился доставлять ей еду в бунгало дважды в день. Прошло уже две недели, а Герман еще не выполнил обещания провести у нее несколько дней. На свой бруклинский адрес он получил от нее письмо, в котором она упрекала его в том, что он не сдержал слова. В конце она писала: "Поступай так, словно я еще мертвая, и посети мою могилу".
Прежде чем ехать, Герман обдумал все возможные неожиданности. Он дал Ядвига деньги, он заплатил за квартиру в Бронксе; он купил Тамаре подарок. Он упаковал в чемодан одну из рукописей для рабби Ламперта, чтобы поработать над ней.
На автобусную станцию Герман пришел слишком рано. Он сел на скамейку, поставил чемодан у ног и ждал, пока объявят рейс на Монтейндейл. Прямого автобуса не было. Он должен был ехать с пересадкой.
Он купил еврейскую газету, но прочел только заголовки. Судя по заголовкам, новости были прежние: Германия отстраивалась. Союзники и Советы простили преступления нацистов. Каждый раз, когда Герман читал подобнее сообщения, в нем пробуждались фантазии о мести. В этих фантазиях Герман разрабатывал методы уничтожения целых армий и разрушения целых отраслей индустрии. Ему удавалось отдать под суд всех, кто участвовал в уничтожении евреев. Он стыдился таких мечтаний, захватывавших его мысли при малейшей провокации, но они с детским упорством снова и снова овладевали им.
Он услышал, как объявили Монтейндейл, и поспешил к выходу, где стояли автобусы. Он забросил чемодан в багажную сетку, и на секунду у него стало легко на сердце. Он почти не замечал других пассажиров. Они говорили на идиш и держали в руках свертки, завернутые в еврейские газеты. Автобус тронулся, и через некоторое время в полуоткрытое окно задул ветерок, пахнувший травой, деревьями и бензином.
Дорога до Монтендейла занимала пять часов, но на нее уходил весь день. Автобус остановился на конечной, где они должны были ждать другого автобуса. Погода по-прежнему стояла летняя, но дни уже стали короче. После захода солнца в небе появилась четвертушка месяца и тут же исчезла за облаками. Небо потемнело, появились звезды. Шофер второго автобуса выключил свет в салоне, потому что он мешал ему видеть на узком, извилистом шоссе. Они ехали через леса, и внезапно возник ярко освещенный отель. На веранде мужчинн и женщины играли в карты. Они пронеслись мимо. Это было нереально, как фата моргана.
Пассажиры один за другим сходили на остановках и исчезали в ночи. Герман остался в автобусе один. Он сидел, прижав лицо к стеклу, и пытался запомнить каждое дерево, каждый куст и камень, как будто Америка, подобно Польше, была предназначена к уничтожению и как будто он обязан был запечатлеть в памяти все детали. Не развалится ли рано или поздно вся планета? Герман читал, что Вселенная разбегается, да, и при этом случаются взрывы. С неба струилась ночная меланхолия. Звезды мерцали, как поминальные свечи в какой-нибудь космической синагоге.