Страница 13 из 67
Шифра Пуа рассказывала Герману о сотнях подобных случаев. Именно это воспоминание послужило причиной того, что она разбила чашку Герман пошел на кухню, чтобы помочь ей собрать осколки, но она не разрешила ему. Он же мог Боже упаси! - порезать палец. Она подмела осколки и принесла ему кофе. У него часто возникало чувство, что все, чего она касалось, наполнялось святостью. Он пил свое кофе и ел кусок пирога, которой она испекла специально для него (ей самой врач прописал строгую диету). Он погрузился в мысли, которые думал много лет и которые были так близки ему, что их нельзя было выразить словами.
Сегодня Герману не надо идти в контору. Маша заканчивала работу в двенадцать, и он пошел за ней в кафетерий. Этим летом она впервые должна была получить отпуск - на одну неделю. Она мечтала о том, что бы куда-нибудь поехать с ним - но куда? Герман прошел по Тремонт-авеню к кафетерию. Он шел мимо магазинов, которые продавали модные вещи, дамское белье, писчебумажные принадлежности. Продавцы и продавщицы сидели и ждали покупателей, точно так же, как в Живкове. Супермаркеты разорили множество маленьких магазинов. То тут, то там на двери висела табличка: сдается. Всегда есть кто-то, кто хочет начать заново, кто готов искать свое счастье.
Герман вошел в кафетерий через вертящиеся двери и увидел Машу. Вот стоит она - дочь Меира Блоха и Шифры Пуа - выдает чеки, считает деньги, продает жевательную резинку и сигареты. Она заметила его и улыбнулась. Судя по часам, висевшим в кафетерии, Маша должна была работать еще двадцать минут. Герман сел за стол. Он предпочитал столы, стоящие у стены или, еще лучше, в углах, так, чтобы никто не мог подойти к нему сзади. Несмотря на то, что он плотно позавтракал, он взял у стойки чашку кофе и немного рисового пудинга. Он все равно никогда не прибавит в весе. Как будто какой-то огонь пожирал в нем все. Издалека он наблюдал за Машей. Солнце светило в окно, но лампы все равно горели. За соседними столами мужчины совершенно открыто читали еврейские газеты. Им не надо было прятаться. Герману это казалось чудом. "Как долго это может продолжаться?", - спросил он себя.
Один из посетителей читал коммунистическую газету. Наверное, он был недоволен Америкой, надеялся на революцию, на то, что массы хлынут на улицы, что бы расколотить витрины, мимо которых только что шел Герман, а коммерсантов посадят в тюрьму или в концлагерь.
Герман задумался над своим сложным положением. Он три дня провел в Бронксе. Он позвонил Ядвиге и сказал ей, что должен ехать дальше, из Филадельфии в Балтимору, и пообещал, что сегодня вечером вернется домой. Но он был уверен, что Маша его не отпустит; они собирались вместе пойти в кино. Ей все средства были хороши, чтобы удерживать его рядом с собой, и она осложняла ему жизнь, как только могла. Ее ненависть к Ядвиге граничила с безумием. Если у Германа было пятно на одежде или на пиджаке у него не хватало пуговицы, Маша обвиняла Ядвигу в том, что она не думает о нем и живет с ним лишь потому, что он зарабатывает деньги. Маша представляла собой наилучшее доказательство для тезиса Шопенгауэра: интеллект есть слуга слепой воли.
Маша закончила работу, передала деньги и талоны кассирше, которая сменила ее, и с обедом на подносе подошла к столу Германа. Она очень мало спала ночью и рано проснулась, но усталой не выглядела. Между губ у нее висела неизменная сигарета, и с утра она уже выпила множество чашек кофе. Она любила пикантную пищу - кислую капусту, соленые огурцы, горчицу; все, что она ела, она солила и перчила, кофе она пила черный и без сахара. Она сделала маленький глоток кофе и затянулась. Три четверти еды она оставила нетронутой.
"Ну, как там моя мама?", - спросила она.
"Все в порядке".
"В порядке? Завтра я иду с ней к врачу".
"Когда у тебя отпуск?"
"Я еще не знаю точно. Вставай, пошли! Ты обещал сходить со мной в зоопарк".
Оба, Маша и Герман, могли ходить часами. Маша часто останавливалась у витрин. Она презирала американскую роскошь и умела покупать дешево. В магазинах, которым грозило банкротство, были особенно выгодные цены - иногда вещь стоила тут половину того, что требовали за нее в другом месте. За несколько пенни Маша покупала остатки ткани, из которых шила платья и себе, и маме. Еще она шила покрывала для кроватей, занавеси, чехлы для мебели. Но кто ходил к ней в гости? И к кому ходила она? Она отдалилась от своих знакомых из беженцев - во-первых, чтобы избежать встречи с Леоном Тортшинером, который принадлежал этому кругу, а во-вторых, из-за того, что жила с Германом. Над ним все время висела опасность неожиданной встречи с кем-нибудь, кто знал его по Кони Айденд.
Они вышли у Ботанического сада, что бы поглазеть на цветы, пальмы, кактусы, бесчисленные растения, которые росли в искусственном климате теплиц. Герману пришло в голову, что еврей - тоже растение из теплицы. Он вырос в чуждом окружении, он питался верой в мессию, надеждой на будущую справедливость, на обещания, содержащиеся в Библии - книге, которая во все времена гипнотизировала его.
Потом Герман и Маша пошли к зоопарку в Бронксе. Слава этого зоопарка доходила до них, еще когда они были в Варшаве. В тени нависающей скалы на берегу лужи дремали два белых медведя, и снились им снег и айсберги. Каждый зверь и каждая птица без слов рассказывали что-то на своем языке - какую-то повесть доисторических времен, которая одновременно раскрывала и скрывала архетипы беспрерывно длящегося творения. Лев спал и время от времени открывал свои золотые глаза, в которых было малодушие существа, способного жить и не умеющего умереть, и его мощный хвост отгонял мух. Волк бегал туда-сюда, кружил вокруг собственного безумия. Тигр обнюхивал землю, ища место, где мог бы прилечь. Два верблюда стояли в гордой неподвижности - пара восточных принцев. Герман часто сравнивал зоопарк с концлагерем. Воздух здесь был полон тоски - тоски по пустыням, горам, долинам, ущельям, семьям. Как и евреев, зверей согнали сюда со всех концов мира и обрекли на изоляцию и скуку. Некоторые вопияли о своей беде; другие оставались немы. Попугаи резкими криками настаивали на своих правах. Одна птица с бананообразным клювом вертела головой направо и налево, как будто искала преступника, который сыграл с ней эту шутку. Случай? Дарвинизм? Нет, за всем этим крылся план - или, по крайней мере, игра вполне осмысленных сил. Герман вспомнил слова Маши о нацистах на небесах. Разве не может быть так, что на небесах на троне сидит Гитлер и мучает плененные им души? Он облек их в плоть и кровь, он наделил их зубами, когтями, рогами и яростью. Они должны творить зло или погибнуть.