Страница 166 из 176
Женщина развернулась, собираясь уходить. Голос мужа догнал ее через несколько метров:
- Ты не понимаешь! Ты ни черта не понимаешь!
- Да? – она обернулась, смеривая капитана насмешливо-презрительным взглядом. – Так расскажи, чего именно? Ты – не Христос, Саш. Вот в чем проблема. И я не собираюсь ждать твоего пришествия.
- Ксю! – Михайлов дернулся, чтобы догнать жену, но остановился.
- И, кстати, - бросила она через плечо, - я подала на развод. Бумаги пришлю по почте.
Она проснулась от прикосновения к волосам. Теплые пальцы нежно гладили ее макушку, от чего до самых ступней пробегали приятные мурашки. Открывать глаза не хотелось, но этого и не требовалась. За столько лет тьмы, она могла найти его губы даже так.
- Встаем? – задал он вопрос. Она почувствовала движение воздуха – мужчина начал выбираться из-под одеяла.
- Да, сейчас.
Им не нужно было никуда торопиться. Можно лежать хоть весь день вот так, прижавшись друг к другу, покачиваясь на волнах сладкого полусна. И все же, оба продолжали каждое утро вставать по будильнику. Это было странно, необъяснимо, но девушка чувствовала себя безопаснее, когда нажимала кнопку на сверкающей черной панели. Словно привязывала себя невидимым канатом к реальному миру, боясь затеряться в бесконечности грез.
Открыла один глаз, чтобы удостовериться: все на месте. И деревянные, выбеленные потолки, и подушка в цветастой наволочке. Посреди комнаты по-прежнему стоял стол на прямых ногах-столбиках. С ужина на нем оставалась немытая кружка, но, кажется, ее уже унесли. До конца жизни – вечность, и время послушно растянулось для них двоих ленивой черной кошкой.
Они жили здесь уже почти полгода, но каждый раз Сан боялась снова проснуться в том аду, из которого сбежала. Она не сомневалась, что сделала тогда правильный выбор. Сколько раз они с друзьями мечтали о победе, о том, как смогут нормально жить при свете, не опасаясь теней. И да, первым порывом Карпатовой было отправить свое сочинение в «корзину», дать маленькому черному угольку сжечь ее дотла, превратить в пожирателя. А потом она поняла – дело не в погибших или выживших. Дело в ней. В ее личном выборе.
Что, если все также и началось? Такая же вот девчонка, как Сан сдалась. Перестала рисовать, писать, создавать, любить. Заперла свое нутро на замок, смешалась с толпой, становясь все серее, выцветая изнутри. И все, что в ней было прекрасного: чувства и мысли, так и осталось мертвым, отравляя девчонку, как трупный яд – реку. И вскоре ей не о чем стало говорить с окружающими. Вот и рот пропал. А на месте рук, способных творить изумительные вещи появились страшные когтистые лапы.
«В пожирателей не обращают, ими становятся. Постепенно, шаг за шагом. Ты и не заметишь, как однажды начнешь питаться светом, а твои конечности покроет чешуя. Никто этого не замечает, поверь», - сказал седовласый.
Мир был обречен с самого начала. Когда в него попала первая крупица отчаяния. Когда-то, еще ребенком, Сан по дороге из школы домой набрала большущий букет одуванчиков. Она хотела порадовать маму. Но та, встретив ее на пороге, только хмуро покачала головой:
- Зачем ты это сделала?
- Разве одуванчики – не сорняки? – удивилась Александра. – Их не запрещено рвать.
- Дело не в том: можно или нельзя. Нужно ли? Эти цветы могли стать в будущем семенами, дать потомство. Но ты оборвала не только чужую жизнь ради забавы. Ты лишила пчел возможности собрать мед, букашек – их домиков, и других людей, которые теперь не увидят чудную желтую полянку. Но раз принесла, то поставь в воду.
Девочка тогда так расстроилась и обиделась на мать, что ничего не уяснила из ее слов. Она бросила цветы, которые разлетелись по полу, и пулей вылетела из кухни. До утра девочка проплакала в своей комнате. И лишь на следующий вечер, когда мама позвала Сан делать вместе с ней пирожки, немного успокоилась. Цветы женщина сунула под гнет, высушила и потом оформила из них красивое панно. Оно до сих пор висело в доме Карпатовых.
Попав к охотникам, Александра именно так себя и ощущала. Сухим цветком, сунутым за стекло. От нее осталась оболочка, которая вполне годилась, чтобы убивать пожирателей. Только вот солома – не трава. Вторая гнется, а первая под пальцами легко ломается.
«У Димона просто талант. Он чувствует, как надо минимизировать тени» - восхищенно тараторит Захар.
«Ну, я-то не агроном… в смысле, не выучилась», - тоскливо произносит Катя, и Сан видит, как ее глаза становятся влажными от набегающих слез.
«Ты искала отца, а я – мир, в котором нет тварей. Мир, в котором я мог быть нормальным врачом. Хирургом, например. Да просто нормальным», - в голосе Марата – боль от того, что он ничего не может исправить.
Сан вспомнила об этом тогда, сидя на койке в больнице, которой не должно было быть, рядом с богом, который сеял смерть. А еще о разбросанных по полу желтых пушистых комочках из лепестков.
- Я допишу книгу, - кажется, впервые, ей удалось удивить длинноволосого. Пресекатель недоверчиво переспросил:
- Что? Это – твое окончательное решение?
- Да. – Девушка подняла голову, заглядывая прямо в глаза цвета надвигающейся грозы. – Так что, можешь больше ко мне не приставать. Я допишу свой роман. Можешь забрать свой подарок. Он мне не нужен. Если меня убьют пожиратели, так тому и быть. Но становиться такой же, как они, я не хочу.