Страница 6 из 12
А тому вдруг стало не по себе. Грудь тоска одолела, такая, что ни вдохнуть, ни выдохнуть. И показалось ему, что на всём белом свете никогда не было и не будет больше никакой радости. Всё вокруг – и старуха, и сама изба – стали серыми, ненастоящими, будто нарисованными и вырезанными из бумаги.
И когда ведьма заговорила глухим мёртвым голосом, холодные мурашки поползли по его коже.
– Принеси из леса полынь-траву, да чем больше, тем лучше. Желудей набери возле старых дубов да белладонны сорви столько, сколько в руку уместится. К болоту прогуляйся, осоки нарви. И цветов синих; чем чище цвет у них будет, тем лучше. Понял?
– Да, – прошептал Василий. Он был ни жив ни мёртв от страха, который своими скользкими щупальцами опутал его чресла[2].
– Только учти, – заговорила вдруг старуха уже тише и спокойнее, – лес не любит чужаков. Не будь слишком дерзким и всё получишь сполна. Приходи каждый день и приноси постепенно то, что я наказала тебе принести. И тогда, может, у меня получится тебе помочь.
Василий поднялся со стула, чувствуя, как предательски дрожат ноги. Он, мужчина, добрый воин, на счету у которого было немало битв и побед, был весь в холодном поту. И чувствовал, как стремительно его покидают силы.
– Я понял, бабушка, – прошептал и, развернувшись, быстрым нетвёрдым шагом подошёл к двери. На этот раз она легко нашлась и так же легко поддалась его напору.
Только выйдя из избы, он смог полностью выдохнуть. Огляделся вокруг: в этом лесу и правда не пели птицы. Лишь ветер гулял по поляне, где стояла изба, да скрипели вековые сосны.
Василий набрал в грудь побольше воздуха и пошёл прочь от избы.
Он не видел, как из старого запылённого окошка на него смотрели две неподвижные точки.
Долго думал Василий о том, как самому не ходить в лес. Возвратился он в свой лагерь и приказал привести к нему мальчишку Николку.
Николка был храбрым малым, который прибился к его дружине на одном из постоялых дворов. Сколько ни гнал его от себя Василий, да всё без толку. Николка был маленьким щуплым мальчишкой пятнадцати лет от роду, смышлёным, ловким и услужливым. Каждую просьбу выполнял быстро и с каким-то таким особым удовольствием и рвением, что аж завидно становилось – откуда в таком хилом парнишке столько энергии. И всё норовил подглядеть за тем, как тренировались дружинники.
– Я пригожусь вам, барин, – говаривал он и хитро улыбался.
Как привели Николку к Василию, так тот поклонился и сказал:
– Приказывайте, барин! Всё сделаю! – он поднял голову, и Василий увидел, каким воодушевлением горят его глаза.
«Ну, – подумал Василий, – сейчас ты от меня мигом сбежишь».
И сказал:
– Надо тебе сходить в лес да принести полынь-травы.
Но Николка не убежал, а, наоборот, просиял:
– Это мигом, ваше благородие! Всё сделаю, быстро обернусь!
Согласие Николки удивило Василия, однако вместе с удивлением пришло и беспокойство.
«Что будет, если с мальчишкой что-то случится?»
– Будь осторожнее, – сказал он Николке. – Я к тебе приставлю кого-нибудь из дружины своей.
– Да не надо, барин! Что я, в лес никогда не ходил что ли? – весело улыбнулся Николка.
И ушёл.
А когда заря окрасила небосклон красным цветом, а затем закат сменился чёрной ночью, то не вернулся Николка.
И глядя на яркие, блестящие, словно алмазы из самой сокровищницы царя, звёзды, которые были разбросаны по ночному небу, Василий думал то о Николке, то о пропавшей царевне. Мысли сменяли одна другую, и волнение за мальчишку смешивалось со странным тянущим чувством в груди, которое появлялось тогда, когда Василий думал о невиданных наградах за царевну.
– Что же ты своих людей не бережёшь? – спросила старуха Василия на следующий день, когда он принёс ей полынь-траву.
Василий замер у двери от неожиданности. Он и боялся, и жаждал спросить, откуда старуха узнала о том, что случилось. Но промолчал, опустив глаза в пол.
Николку он так и не нашёл.
Как только забрезжил слабый рассвет над деревней, Василий вышел с постоялого двора, пришпорил коня и помчался в лес. Дружинники провожали его тягостным молчанием; полный мокрого холода воздух бил Василия по щекам, а он всё ехал и ехал до леса. А затем спешился, привязал коня к старому дубу и зашёл в тёмную чащу.
Долго искал он мальчишку, с муторной поганой тяжестью на душе звал его, но так и не дозвался.
Николки нигде не было.
А сейчас, когда пришёл к старухе, злой и усталый, с пучком злосчастной травы, зажатой в кулаке, она сразу задала ему этот вопрос.
– Что? – растерянно переспросил он.
Старуха зло сощурилась:
– Сядь! И смотри в окно, родимый. Может то, что ты увидишь, научит тебя слушать то, что тебе говорят.
Василий прошёл к окну, сел на табурет и посмотрел, куда велела старуха. И обмер.
Из-за пыльного стекла на него смотрел Николка. И Василий уже было хотел вскочить с табурета, отворить дверь избы да отругать мальчишку за то, что тот заставил его так волноваться… Как вдруг понял – с Николкой что-то не так.
Тот пустым взглядом смотрел на Василия, и от этого его глаза казались неестественно огромными и чёрными. Черты его юношеского лица странно обострились, так что казалось, это и не Николка вовсе. А когда мальчишка открыл рот, то из него вывалился длинный синий язык, достающий до конца подбородка. Он прислонился лицом к стеклу, так что язык мазнул по нему, оставляя серые разводы… И замычал глухо, но громко, и заскрёбся чёрными сломанными ногтями в окно.
Василий с ужасом отпрянул назад от Николки и с отчаянием обратился к старухе:
– Да что ж это такое?!..
А старуха зло рассмеялась:
– Смотрите-ка, и после смерти он хочет к тебе на службу! Примешь? – она зло рассмеялась, а затем посуровела. – Ты зачем свою работу на чужие плечи переложил? Я тебе говорила, что лес чужих не любит? Говорила? – она смотрела на него немигающим взглядом.
– Говорили, – прошептал Василий.
– Так вот струсил – ты, а ответил за это – он, – неприятно улыбнулась она.
Василий закрыл глаза. Он чувствовал боль и вину за то, что своими руками отправил мальчишку на смерть.
Старуха тем временем встала с кресла и прошаркала мимо него к окну.
– Ну что ты, голубчик, так мучаешься… – проворковала она, постукивая пальцами по стеклу. Николка перевёл на неё взгляд мутных глаз и снова что-то промычал.
Василий открыл глаза и снова посмотрел на мальчишку. Только сейчас он заметил, что лицо и шея Николки были покрыты серо-фиолетовыми пятнами. Мальчишка бестолково таращился на старуху, а та вдруг рассердилась.
– Не слушаешься, значит? А ну, вон! – и хлопнула по стеклу так, что оно громко затрещало.
В то же мгновение изба ожила: заскрипела, будто застонала мучительно, словно оживая от столетнего сна. Вокруг Василия всё завертелось-закрутилось быстро-быстро: стол со стоящими на нём мутными бутылями дребезжал, чучело совы, висящее в тёмном углу на нитках, моталось из стороны в сторону, а с полок на стене сыпались какие-то дурно пахнущие травы. Старый резной буфет распахнул свои створки, и оттуда, пронзительно звеня, выпали медные миски и ложки. Подпрыгивал на своих коротких ножках и тяжёлый большой котёл, стоявший на полу.
Изба вращалась вокруг своей оси, старуха хохотала, её смех хриплым карканьем разносился, казалось, на весь лес… А затем всё прекратилось.
Василий шумно выдохнул и перевёл измученный взгляд на старуху. Та довольно улыбалась, глядя в окно. Николки нигде не было. Василий хотел было спросить её, куда он делся, но замер. Свет из окна, слабо пробивающийся через мутное стекло, скользнул по голове старухи, по её седым волосам… Василий моргнул несколько раз, присматриваясь внимательнее – они вдруг показались ему более тёмными, чем раньше.
Старуха резко повернулась к нему и быстро приблизилась.
2
мн. ч., устар., церк., книжн., высок. «поясница», «бёдра», прим. ред.