Страница 21 из 25
Замечание второе. Когда причинно-следственные зависимости установлены, необходимо избрать методы получения доказательств, соответствующие поставленной задаче. Ведь моральный вред подразумевает страдание, что означает психическую реакцию в форме ощущения (физического) или представления (нравственного), отраженного в сознании потерпевшего как личное переживание.
Естественно, что основным источником сведений являются рассказ потерпевшего, а также свидетельства людей, зафиксировавших изменение привычного образа жизни после события, причинившего вред. Иными словами, нужно выяснить, что говорит, кто говорит, что о нем говорят.
Субъективная картина переживаний не только важна, но и наиболее доступна юридической оценке. Конечно, человек в чем-то сгущает краски и не всегда достаточно обоснованно драматизирует события. В конечном счете, он волен переживать по-своему. Другой вопрос, когда его страдания заслуживают лишь сочувствия, а когда – материальной компенсации. В этом отношении лучше ориентироваться не только на свободное изложение самого потерпевшего, но и на интерпретацию специалиста, обладающего для этого необходимыми познаниями.
За последние столетия человечество накопило заслуживающий доверия опыт работы с людьми, которые испытывают проблемы психической средовой адаптации. Типичные варианты реакций на стресс и фрустрацию (состояние, когда сильные чувства сталкиваются с непреодолимыми препятствиями) хорошо изучены и достаточно подробно описаны. Огромная армия психотерапевтов ежедневно принимает в своих кабинетах множество людей, страдающих от разного рода жизненных неудач. Так что выделить в рассказе потерпевшего элементы, взаимодействие которых свидетельствует о том, что огорчения вышли за рамки психологической нормы, не составляет большого труда.
Индивидуальные особенности психики и характера, окрашивающие реакцию на травмирующие обстоятельства, тем более подлежат психологической диагностике. Современные средства науки позволяют получать надежные сведения о свойствах личности, способных повлиять на осознание и переживание вредоносной ситуации. Например, интеллектуально развитый и высокообразованный человек обладает, как правило, и более высокой адаптивностью, нежели глупый и ограниченный; уравновешенный в эмоционально-волевом отношении значительно чаще полагается на себя, тогда как неустойчивый склонен искать сочувствия на стороне и т. п.
И наконец, свидетельские показания бывают вполне убедительными, если они правильно собраны. Страдающий человек ведет себя иначе, чем тот, кто ищет выгоды, рассказывая о чувствах, которых не испытывает. От суда требуется лишь известная инициатива при получении интересующих его сведений в этом деликатном вопросе.
Дело в том, что по общему правилу гражданского судопроизводства истец сам обязан представлять доказательства, что в данном случае не совсем уместно. Во-первых, человек страдающий не видит себя со стороны, а во-вторых, сама идея привести в суд свидетелей, готовых подтвердить наличие страданий, выглядит несколько сомнительной. Хорошо, когда гражданский иск заявляется в уголовном процессе, где свидетелей достаточно. Если же речь идет о досудебной подготовке гражданского процесса, положение кажется неразрешимым. Единственный выход видится в расширении полномочий экспертов по приглашению для участия в исследовании обстоятельств, имеющих значение для дела, лиц из числа совместно проживающих или сотрудничающих.
Замечание третье. Величина компенсации безоговорочно относится к судебным решениям, свободным в своей основе, но в теории постоянно высказываются предложения о необходимости неких тарифицирующих ориентиров. Этому вопросу следует уделить некоторое внимание хотя бы потому, что судебная практика сильно тяготеет к подобным упрощениям.
Сама по себе идея тарифа издревле существует в юриспруденции. Например, в Русской Правде можно прочесть следующее:
«Если придет на двор (то есть в суд[4]) человек в крови или синяках, то свидетелей тому не искать, а обидчик пусть платит продажи (штраф в пользу князя) – три гривны» (около фунта серебра).
«Кто отрубит другому какой-либо палец – три гривны продажи, а потерпевшему – десять гривен».
«Если кто убьет тиуна (судью) – двенадцать гривен».
По сути, на Руси денежный штраф являлся почти единственным возмездием за преступление.
Примечательно, что и современные отечественные авторы склонны к тарифной схеме, построенной на оценке противоправного деяния с «презюмированным» моральным вредом, сумма компенсации за который зависит от формы вины причинителя вреда. Например, причинение тяжкого вреда здоровью – 576 минимальных размеров заработной платы; средней тяжести – 216; легкого – 21; нанесение побоев – 17; незаконное помещение в психиатрический стационар – 21 за один день пребывания и т. п., включая все основные составы преступления против личности[5].
Однако тарифный подход, при котором доминирует штраф за содеянное, не исчерпывает всех возможных вариантов решения проблемы. В мировой практике преобладает стремление не столько наказать виновного, сколько облегчить судьбу потерпевшего, исходить не из факта содеянного, а из оценки наступивших последствий. При этом за основу берется феномен «лишения жизненной активности» как критерий, суммирующий утраты в физической, психической и социальной жизни человека.
С учетом высказанных замечаний и следует строить тактику сбора, оценки и квалификации доказательств, необходимых для мотивации судебного решения о компенсации морального вреда в связи с появлением расстройств психического здоровья.
Критерии оценки наступивших последствий
1. Сам факт психического расстройства как клинически очерченного феномена требует врачебного заключения с названием болезни, которое предусмотрено действующим в стране перечнем заболеваний, утвержденным правительством. При этом не обязательно устанавливать его посредством судебной экспертизы, во всяком случае, закон такого требования не высказывает. Достаточно иметь соответствующий документ, где диагноз поставлен в причинно-следственную связь с вредоносным событием (например, «реактивно-невротическое состояние посттравматического генеза»). Однако в тех случаях, когда врачи подобной связи не обнаруживают (больной не ставит их в известность о своих личных неприятностях, расстройство развивается через некоторое время после нанесения повреждения, когда человек еще не улавливает связи этого события с отклонениями в состоянии здоровья, и т. п.), целесообразно и оправданно назначение экспертизы для ее установления.
Само наличие психического расстройства, появившегося в результате вредоносного воздействия, подтверждает высокую степень вероятности нравственного страдания, но для определения степени последнего факт болезни необходимо соотнести с другими аспектами жизни.
2. Прежде всего, надлежит соотнести наступившие последствия с изменениями показателей эффективности труда. Ведь даже в случаях, когда не наступает медицински обоснованных персональных ограничений, деловые качества могут снизиться, что станет препятствием для дальнейшей карьеры.
Например, после аварии, повлекшей сотрясение мозга и нервный шок, у потерпевшей – главного бухгалтера – ослабли возможности памяти. Ей стало трудно удерживать в поле активного внимания ту массу деталей, которые необходимы в текущей работе. Пришлось пользоваться записной книжкой, просить у руководителя, когда тот обращался за какой-либо информацией, время на подготовку ответа, что было немедленно замечено. Возникли неуверенность в себе, боязнь ошибки, чувство недостаточной компетентности. Под давлением обстоятельств потерпевшая через несколько месяцев была вынуждена просить отпуск, а когда отдых не помог – перейти на более скромную должность, где требования к памяти были ей по силам.
4
Здесь и далее в скобках пояснения автора.
5
Эрделевский А. М. Моральный вред. М., 1997.