Прививка от любви

– Совесть? – Андри Конли, небрежно облокотившийся на барную стойку, насмешливо приподнял бровь. – Хочешь сказать, будто знаешь, что это такое?

Я тоже невольно улыбнулась, прикусив коктейльную соломинку. Сочетание в одной фразе Стасяка и совести – и впрямь почти оксюморон. Сказала бы «совсем», но это всё же будет несправедливо по отношению к Стасяку. Держать слово Матеуш, надо отдать ему должное, всё-таки умеет.

– Ты уже проиграл мне целое состояние. И, не выплатив старых долгов, продолжаешь делать новые. Сколько ты вчера продул на последнем бое?

– Это не считается, – отмахнулся Конли. – Ты опаиваешь своих гладиаторов. Я не плачу за грязную игру.

– Кто опаивает гладиаторов? Я?! Да никогда в жизни! – Стасяк столь убедительно изобразил оскорблённую невинность, что не знай я точно, что он говорит правду, тоже никогда бы ему не поверила. – Я дорожу своей репутацией. И здоровьем моих гладиаторов.

– Ха-ха, смешная шутка. Только вчера одному из них сломали шею.

tОн всё равно бы долго не протянул, – отмахнулся Матеуш. – Но Крис всегда в отличной форме, иначе я его на арену просто не выпускаю.

Я невольно оглянулась на то, что Стасяк называл ареной. Вообще-то не самое подходящее определение – арена должна быть круглой, а засыпанное песком и накрытое клеткой из толстых металлических прутьев углубление в полу было четырёхугольным. Но тем не менее название прижилось, да и в какая разница, точно соответствует слово или не совсем, если оно верно отражает суть?

В этот час клуб «Игривая кобылка» был тих и пуст. Зал был погружён в темноту, сквозь которую едва проступали зрительские ряды. Освещалась только стойка бара, за которой стоял Стасяк. Я сидела рядом на высоком табурете и потягивала коктейль, пытаясь растянуть последние капли до конца разговора. Можно не сомневаться, стоимость напитка Матеуш педантично удержит из моего гонорара. А попробуй обвинить его в мелочной скупости – и он лишь непонимающе посмотрит, недоумевая, что можно найти в этом предосудительного.

– Да ладно тебе, Мат, – говорил тем временем Конли. – Ты должен быть мне благодарен уже за то, что я заглядываю в твою дыру и делаю тебе рекламу.

– Андри. Ты ведь понимаешь, что здесь – не благотворительное общество. Если я начну прощать долги, то «Кобылка» в два счёта прогорит, и я пойду по миру.

– Ты ещё слезу пусти, – фыркнул Конли. – Да твоя «Кобылка» собирает больше денег, чем все остальные притоны Окраины вместе взятые. Ты даже за стакан воды дерёшь, словно это натуральное вино, а у твоих девиц, – он кивнул на меня, – между ног, должно быть, чистое золото. Иначе их цены не объяснить.

– И всё же, Андри, – Стасяк наклонил круглую лысую голову к плечу, – долги следует платить.

– Или что? На порог мне не пустишь?

– Или ты оставишь эту неприятную обязанность своим наследникам.

– Ого, – Конли сощурился. – Кажется, мне тут угрожают?

Пара громил, до тех пор стоявших на границе светового круга, мгновенно придвинулись ближе. На благодушном лице Матеуша не дрогнул ни единый мускул. Только руки продолжали суетливо протирать и без того безупречно чистые стаканы – бармены «Кобылки» своё дело знали. Но лишь человек, совсем не знающий Матеуша Стасяка, принял бы это за признак нервозности. Его руки всегда пребывали в безостановочном движении, и когда они ничем не были заняты, хозяин размахивал ими, потирал или всплёскивал, как чувствительная дамочка – но только не оставлял лежать спокойно.

– А-андри, – укоризненно протянул он. – Что за детский сад? Ты же взрослый, солидный человек. Откуда это сопливое упрямство?

– Значит, так, – Конли больше не улыбался. – Слушай сюда, ты, мешок сала. Я сам решаю, кому и сколько я должен. Уяснил? И только попробуй что-нибудь выкинуть – клянусь, от твоей жалкой норы останется груда углей. И чтобы сегодня вечером мой любимый столик был готов как обычно, и если хоть одна собака у тебя заартачится, когда я захочу сделать ставку – пеняй на себя. Я внятно выражаюсь?

Так, значит, сегодня у меня всё-таки будет работа. Я отвернулась от стойки, закинула ногу на ногу, позволив и без того короткому подолу задраться ещё выше, достала из сумочки помаду и зеркальце и принялась красить губы.

– Ты груб, Андри, – грустно покачал головой Стасяк. – Разве можно так со старыми друзьями?

– А вот сегодня и посмотрим, насколько ты мне друг. И начни, пожалуй, прямо сейчас. У тебя тут ранняя пташка ещё до открытия припорхала? Одолжи.

– Она не из моих, – равнодушно ответил Стасяк. – Сам с ней договаривайся.

– Тем лучше. Эй, ты! Иди-ка сюда.

Хватит, решила я, придирчиво рассматривая в зеркале получившийся результат. Помада особенная, её надо беречь.

– Эй, детка! Я к тебе обращаюсь.

Я подняла голову. И хоть именно такого эффекта я и добивалась, меня всё равно передёрнуло от похотливого взгляда, что прополз по моим ногам.

– Да пошёл ты, – глядя ему в глаза, чётко произнесла я.

– Что-о?! – на мгновение Конли опешил, его глаза выпучились, а челюсть отвисла. Довольно красивое, не могу не признать, лицо мгновенно стало тупым до омерзения. – Ты, шалава…

– Правая рука тебе шалава, – огрызнулась я, спрыгнула с табурета, увернулась от протянутой лапы одного из телохранителей и бегом бросилась к выходу.

Как я и думала, меня догнали ещё до того, как я выбралась на улицу. Великолепный Андри Конли не привык к отказам, тем более в такой форме. Слишком его боялись. А он наверняка, как и свойственно самовлюблённым самцам, относил это за счёт своего несравненного обаяния. Жёсткие лапищи схватили меня за оба локтя и безо всякой нежности прижали к стене. Конли подходил неторопливо, поигрывая пижонской тросточкой, в которой, я знала, прятался шоковый излучатель. Мощный – с короткой дистанции таким в два счёта убить можно.