Страница 115 из 133
Она по-прежнему чувствовала, где он находится, и, к её облегчению, это был не Маринкин дом. Судя по тому, куда привела её связь, сейчас Пашка сидел на лекции — или старательно отрисовывал детали очередного натюрморта.
Обнаружив свой якорь в уже знакомой аудитории со стеклянной стеной, Аста убедилась в верности второго предположения. Однако сегодня прозрачная стена была задёрнута. Аста поняла, в чём дело, когда пролетела внутрь.
Сегодня рисовали не натюрморт — обнажённую натуру.
Модель сидела на возвышении, чуть ссутулившись, согнув одну ногу в колене и поставив на неё локоть. Асте она сразу не понравилась, хотя внешность у модели была самая обыкновенная: молодая женщина с небольшим пузиком и треугольными, торчащими в стороны грудями. Неприязнь объяснялась просто: не радовала сама мысль о том, что художники часто рисуют обнажёнку, а значит Пашка целыми днями будет пялиться на голые женские телеса.
Впрочем, сам Пашка, кажется, не испытывал ничего, кроме профессионального интереса. Он смотрел на модель мельком, остальное время — на рисунок. Аста заглянула: у него выходило очень похоже, детализированная фигура сидящей женщины, со всеми выпуклостями и впадинками, но почему-то без лица. Он несколько раз брался за черты лица, но каждый раз ему, видимо, что-то не нравилось, он вздыхал и стирал.
Наконец прозвенел звонок, Пашка скатал лист в трубу и запихнул в тубус. Попрощался со всеми, перекинулся парой слов с учителем — тот явно его отличал, чему Аста совсем не удивилась. Пашка всегда находил общий язык с учителями и вообще взрослыми. Вышел и помчался стремглав по лестнице, только тубус подпрыгивал на плече.
Как обычно, даже в выходные Пашка не отдыхал. Мотался по городу: из художки заехал домой, оттуда поехал в тренажёрку, потом, на скорую руку пообедав во «Вкуснее», через весь город попёрся смотреть ресторан, который их класс собирался арендовать на выпускной. И даже после этого отправился не домой, а к классной — та обрадовалась, усадила пить чай и загрузила какими-то ещё школьными делами. Аста только диву давалась, как он всё успевает. И почему не откажется — он же фактически в одиночку разруливал все организаторские вопросы. Но в этом был весь он.
Дома Пашка оказался в седьмом часу. Поел, выпил с бабушкой чаю и снова принялся за рисование. На этот раз, кажется, не по учёбе.
Из колонок неслись звуки тяжёлых медленных песен Ланы Дель Рей, а Пашка лихорадочно, словно боялся не успеть, набрасывал на бумаге очертания человеческого лица. Аста не очень любила Лану Дель Рей, но сейчас эти песни удивительно подходили. Чуточку грустные, чуточку потусторонние, с отбивающими ритм басовыми аккордами, от которых дрожало что-то в глубине души.
Пашка в очередной раз потянулся за стирательной резинкой. Вздохнул и принялся уничтожать только что нарисованное место. Аста с любопытством заглянула через его плечо — как раз вовремя, чтобы услышать, как он бормочет вполголоса:
— Блин, да почему опять...
Девушка на бумаге, на миг ставшая неуловимо похожей на то, что Аста видела в зеркале — сто лет назад, в прежней жизни — потеряла глаза, а вместе с ними и сходство.
Аста закусила губу.
Он помнил обещание — больше не рисовать её. Помнил и пытался выполнить. Вот только откуда-то появлялось это сходство, как будто она так сильно занимала его мысли, что они невольно выплёскивались на бумагу.
Пашка снова вздохнул. Перестал черкать, отвёл карандаш в сторону и вдруг быстро, размашисто, словно случайно, написал в углу листа: «Настя». Зачеркнул. Тут же снова, сразу под зачёркнутым, вывел большую «Н», следом «а». Остановился, бросил карандаш и встал со стула. Остановился у распахнутого окна, сунул большие пальцы рук за пояс и застыл, глядя вдаль. На лице его было почти мучительное недовольство.
Аста молча следила за ним. Что он сейчас думает? О Насте, пропавшей без следа, о том, что он ничего о ней не знает? О том, что, может быть, уже никогда не увидит?
Или злится, что до сих пор вспоминает о ней?
Сводила с ума невозможность дотронуться. Толстое невидимое стекло между ними. Может быть, если бы Аста сейчас позвала, он снова услышал бы?
Она почти решилась попробовать, когда зазвонил телефон.
Пашка оглянулся. Гаджет валялся на краю стола, и на осветившемся экране Аста увидела чёткие буквы: «Маришка». В сердце словно вонзилась огромная тупая игла, в груди заныло. «Не бери», — повторила Аста про себя, и от бесполезности этой мысли боль стала ещё сильнее.
У неё нет никакого права. Они оба живые — у них есть будущее, они могут быть вместе. Это эгоизм со стороны Асты — пусть даже эгоизм, который никому не повредит, так как никто об этом не узнает.
— Да? — Пашка сел на диван, расставил ноги и наклонился чуть вперёд. Ссутулился, словно разговор его заранее угнетал.
— Привет... — в трубке помолчали. — Как добрался?
— Всё нормально, я же не девушка, чтобы за меня волноваться, — Пашка улыбался, но в голосе слышалось странное напряжение.
С другого конца линии коротко усмехнулись. А потом потекло молчание. Секунда, вторая — и Пашка не выдержал первым.
— Извини, я... — он выпрямился и посмотрел в окно. Окинул рассеянным взглядом зелёные макушки деревьев во дворе, потом стал следить за движением облаков на небе. — Я не должен был... в смысле, я не хотел...
— Может, хватит уже? — послышался немного нервный, раздражённый голос Маринки. — Я и так всё поняла, когда ты сбежал, роняя тапки. Забили на эту тему.
— Да, забьём, — облегчённо согласился Пашка. — Как у тебя? Что нового?
— Вчера расстались! — фыркнула Маринка, но послушно поддержала разговор ни о чём.