Страница 86 из 93
Но когда вокруг свищут пули,
Когда волны ломают борта,
Я учу их, как не бояться,
Не бояться и делать, что надо.
И когда женщина с прекрасным лицом,
Единственно дорогим во вселенной,
Скажет: я не люблю вас,
Я учу их, как улыбнуться,
И уйти, и не возвращаться больше.
Николай Гумилев
Дорога к особняку с цветными стеклами показалась мне бесконечной. Мои мысли, пришпоренные бессонницей и нервным возбуждением, неслись вскачь, и никаким живым скакунам было не угнаться за ними. На стук споро явился лакей в ливрее из сукна горохового цвета, обшитой желтым басоном[1], в ярко-голубом жилете и атласных малиновых штанах. Услыхав, что я к господину Летофорову, лакей ответствовал хмуро: «Заняты покуда». На его лице явственно читалось отношение к ранним гостям. Хмурясь, лакей проводил меня в библиотеку, соседствующую с кабинетом, где и оставил в окружении высоких шкафов, статуэток из бронзы, напольных ваз с затейливым восточным орнаментом, картин в тяжелых рамах и прочих изысканных вещиц.
В иное время собрание книг за стеклами шкафов непременно заинтересовало меня. Но ныне я был взбудоражен, желал поскорее знать мнение Летофорова, а оттого нетерпеливо вышагивал между шкафами, едва обращая внимание на их содержимое. Из отворенного окна долетали звуки улицы, где только-только зачиналась утренняя возня: гремели ведрами водоносы, грохотали первые извозчичьи экипажи, ранние прохожие стучали каблуками по мостовой, издалека доносились крики лоточников. Дверь в кабинет была приоткрыта, разумеется, в такую рань никто не ждал наплыва посетителей, и также ясно, как звуки улицы, я услыхал обрывок разговора.
- Я хочу, чтобы из меня вынули любовь. Еще вчера мне думалось, будто отдать ее - преступление, думалось, будто она живая. Она дарила мне бессонные ночи, дарила стихи – чудесные, яркие, но нести ее одному нет моих сил. Она палит невыносимым огнем, она выжигает дотла, оставляя в душе пустыню. Заберите ее, чтобы она прекратила, наконец, мучать меня. Я желаю уехать свободным!
Он был мне хорошо знаком, этот голос и звенящая в нем страсть вперемешку с отчаяньем.
Ответ был свободен от страстей, а его холодность могла соперничать со стынью могильной плиты.
- Я пошлю к вам человека, едва найду покупателя, а до сей поры уж потерпите, голубчик! Сами понимаете, сердечные муки – не ходовой товар.
- Нет сил моих больше терпеть! Благодаря ей я сделался посмешищем. Я не просил, не ждал ее. Точно кошка дождливой ночью, она обманом прокралась ко мне, прижалась к сердцу, и лижет, лижет его своим наждачным языком. Скоро уж слижет все подчистую!
- Ну, полноте, успокойтесь. Вот, извольте воды! Или предпочтете что покрепче? Архип, Архип, поди сюда!
Зазвенел колокольчик, и прибежавший звон слуга затворил дверь кабинета, отсекая меня от продолжения беседы. Кабы не ночные раздумья, этот разговор породил в моей душе очередные вопросы, но теперь, когда я владел знанием кристальным и ясным, услышанное легко ложилось в канву моих размышлений, в очередной раз доказывая их правоту. Время тянулось мучительно медленно. Но вот наконец Лизандр, а это его голос я слышал, вышел, и лакей пригласил меня в кабинет.
От стола мне навстречу поднялся грузный мужчина. У него была темная борода, прикрывавшая тяжелую нижнюю часть лица, темные глаза навыкате под вопросительно изогнутыми широкими бровями, глубокие морщины на лбу и неровная воспаленная кожа. Некогда густые, прошитые нитями седины, волосы ныне сильно поредели на висках. Грузную фигуру Даниила Васильева плотно облегал темно-коричневый сюртук, из-под которого виднелись рубашка с воротником-стойкой, туго затянутый галстук и шелковый жилет в полоску. Всем своим видом Летофоров свидетельствовал достаток и преуспеяние. В отличие от Комарова, он был готов к труду в любое время суток.
На стене за спиной Даниила Васильевича висела картина в массивной золоченой раме. На ней была изображена подземная река, влекшая свои мутные зеленоватые воды под низкими каменными сводами. По реке скользил челн, которым правила согбенная фигура. Лицо и кисти рук человека освещал стоящий на носу лодки фонарь, остальное тонуло во тьме. Возможно, прежде на холсте было изображено что-то еще, но теперь краски съело ненасытное время, и ничего уже нельзя было различить. Ниже этой картины висели еще три, поменьше, с видами подземных рек и озер, каковыми изобиловали окрестности Мнемотеррии.
Рукопожатие владельца кабинета вышло жарким и энергичным.
- Приветствую, приветствую! Что привело вас ко мне в столь раннюю пору? – осведомился он сочным раскатистым басом.
- Игнатий Пантелеевич Комаров рекомендовал мне вас, как человека, могущего помочь в вопросе весьма деликатного свойства.
- О, мой добрый друг Игнатий Пантелеевич! Не поверите, живем по соседству, но никак не соберемся хотя бы почаевничать: то мне некогда, то у него дел невпроворот. Широчайшей души человек, всякому на помощь придет, за всякого радеет. Ну, другу Игнатий Пантелеевича я не могу отказать никак. Поведайте об вашем деле!