Студёное море

– Выслушай нас, государь! – кричали посадские. – Плещей притесняет народ, чинит оговоры на нас от воровских людей!

Челобитчики протиснулись к самому государю. Кто-то из них схватил за узду его коня. Алексей Михайлович смутился таким внезапным и шумным челобитьем.

– Это все они, Плещеев, Траханиотов и Морозов, творят зло, притесняют нас налогами, своим лихоимством и неправедным судом. К ответу злодеев! – ревела толпа.

Царь, придя в себя, сказал:

– Успокойтесь и расходитесь по домам, расследую это дело.

Толпа расступилась, и государь ускакал во дворец. Но часть бояр и дворян из его свиты с бранью набросились на челобитчиков, и на глазах у всех их челобитные бумаги были разорваны в клочья. Вместе со своими холопами бояре стали бить посадских нагайками и давить конями. Народ озлобился, в обидчиков полетели камни. Толпа, сметая все на своем пути, устремилась на царский двор, требуя наказать Плещеева. Стража едва сдерживала толпу. В это время на верхнем крыльце царского дома появился боярин Морозов и от имени царя стал увещевать мятежников. Но уговорить озлобленных людей ему не удалось. К восставшим присоединились стрельцы и потребовали к ответу самого Морозова. Боярин поспешил укрыться во внутренних покоях царского дворца. Тогда озверевшая толпа бросилась к близь стоящим домам и начала крушить все, что попадалось под руку. Наиболее воинственно настроенные посадские и стрельцы ворвались в трапезную, где обедал царь, и потребовали выдать им на расправу ненавистных бояр и думских дьяков – «зачинателей налога на соль».

Струсил тогда царь Алексей Михайлович. Побледнев, сказал:

– Коль слуги мои допустили вас сюда, а моя челядь досаждает вам, то справляйтесь с ними сами!

Не думал царь, что толпа в гневе пойдет душить бояр; не знал он, что тёмная ночь, как колдунья, взмахнет черным крылом и благословит бунтовщиков на погромы. Первым был разграблен дом боярина Морозова. Здесь же пролилась и первая кровь – были убиты дворецкий и два его помощника. Молодую жену боярина Анну Милославскую, как родную сестру царицы, не тронули. В руках грабителей оказалось много жемчуга, золотых и серебряных кубков, парчовых и шелковых тканей, соболей и лисиц. Сломали роскошную карету, окованную серебром; с икон срывали драгоценные камни и с криком «это наша кровь» выбрасывали их из окон во двор.

Толпа буйствовала почти всю ночь. Были разграблены дворы царских чиновников Плещеева, Траханиотова, Чистого, купца Василия Шорина, бояр Михаила Салтыкова и Григория Пушкина, князей Никиты Одоевского и Алексея Львова. Сами владельцы этих дворов сбежали и тем самым спасли свою жизнь. Но не все. Инициатор соляного налога думный дьяк Назарий Чистый был найден погромщиками в сенях своего дома под кучей банных веников. Его за ноги выволокли на двор и топорами забили до смерти, приговаривая: «Это тебе, изменник, за соль!» Тело дьяка бросили в навозную кучу, а его дом, амбары и овины сожгли дотла.

Мятеж быстро разрастался и принимал угрожающие размеры. Толпа жаждала новой крови. К мятежникам примкнули казаки, пушкари и другие служивые люди, недовольные убавкой им жалования.

Ближние бояре начали принимать меры для обороны царского дворца: наглухо закрыли ворота Кремля, вооружили своих людей, вызвали наемный немецкий отряд с их офицерами.

Наутро мятежники решили добраться до Морозова, Плещеева и Траханиотова. Большой толпой они подошли к Кремлю и стали выкрикивать свои требования. Среди мятежников распустили слух, будто Морозов находится в бегах.

– Коль нет Морозова, так выдавай, нам, государь, Плещеева, а с ним и Траханиотова! – под колокольный набат кричали мятежники.

Пришлось, скрипя зубами, уступить толпе. По совету бояр царь решил всенародно казнить Плещеева. Поп и царский палач вывели на площадь главного судью Земского приказа Леонтия Плещеева, дальнего родственника тестя царя, и отдали его бунтовщикам на расправу. А расправа была недолга – одним ударом дубины все было кончено. Труп разрубили топором на части и бросили в грязь.

В тот же день в пяти разных местах Москвы от поджогов вспыхнули крупные пожары. Заполыхали дома Белого города от Неглинной до Чертопольских ворот, стрелецкие слободы Земляного города, государев Острожный двор, Кружечный двор на Красной площади. Огонь истребил 24 тысячи домов и 30 миллионов пудов хлеба; от огня и дыма погибло более 2-х тысяч человек. Среди мятежников была пущена молва, что это дело рук боярина Бориса Морозова и окольничего Петра Траханиотова, которые подкупили поджигателей, чтобы выжечь всю Москву назло народу. Только что затихший мятеж вспыхнул с новой силой.

Утром огромная толпа народа снова появилась у Кремлевских ворот. На этот раз, чтобы спасти своего воспитателя боярина Морозова, царь решил пожертвовать управляющим Пушкарским приказом Трахониотовым. В погоню за беглецом послали окольничего князя Семёна Пожарского с отрядом конных стрельцов. По Троицкой дороге князь нагнал Петра Траханиотова около Троице-Сергиева монастыря и на следующий день привез его связанным обратно в Москву. Для показа народу царский палач целый час водил Траханиотова по базару с деревянной колодкой на шее, а потом под радостные вопли черни отрубил ему голову на плахе.

Народ несколько успокоился, но требовал найти и казнить второго беглеца – боярина Морозова. Не помогли увещевания мятежников со стороны духовенства во главе с патриархом Иосифом и наиболее популярных в народе бояр – царского дяди Никиты Ивановича Романова, князя Дмитрия Черкасского и окольничего Михаила Пронина. Народ продолжал настаивать на выдаче Морозова. Тогда царь, чтобы спасти своего любимого воспитателя, решил сам обратиться к народу. Для этого был устроен торжественный царский выход из Кремля на Лобное место, куда собрали множество народа.

– Я скорблю о тех бедах, которые терпел народ от прежних неправедных судей и чиновных людей, – сказал он. – Теперь наступят лучшие времена, так как отныне сам буду иметь за всем бдительный присмотр.

Народ заволновался, многие, соглашаясь, одобрительно кивали головами. Некоторые начали низко кланяться и славить государя.

– Я отберу назад жалованную грамоту на торговую монополию солью. Я запрещу торговлю табаком – этим богоненавистным и мерзким зельем! Я отменю некоторые непосильные налоги. Будет также увеличено жалованье служивым людям.

Получив одобрение собравшихся, Алексей Михайлович осторожно заговорил о Морозове. Он пообещал отстранить его от дел и сослать на север, в Кирилло-Белозёрский монастырь. По иронии судьбы оказалось, что Морозов поедет туда, куда сам когда-то ссылал непокорных и тех, кто стоял у него на пути.

В конце своей речи царь снял шапку и со слезами на глазах стал просить народ пощадить боярина.

– Это мой воспитатель, и я его почитаю как отца родного, – заключил свою просьбу Алексей Михайлович.

Умиленная толпа начала кричать многолетие государю и изъявлять полную покорность его воле. Постепенно люди стали расходиться по домам. Но на улицах и площадях столицы смутьяны продолжали бесчинствовать. Остаток дня и ночь прошли в погромах. «Красный петух» летал от одной боярской усадьбы к другой, но Ховриных Бог миловал – их усадьба оказалась в стороне от толпы погромщиков. Однако, глядя на зловещие красные сполохи пожаров, Артамону Савельевичу пришлось изрядно поволноваться: первое потрясение – первые седые волосы! Вспомнил тогда Артамон Савельевич своего деда, который любил повторять: «Волосы седеют не от старости, а от человеческих поступков».

Москва горела три дня. Налог на соль пришлось отменить. На этом все и кончилось: народ устал, успокоился. Снова наступила тишина, как будто ничего и не было…

Зима в тот високосный год выдалась на редкость суровой. В памяти старожилов Москвы она осталась как одна из великих зим, которые случаются «раз в сто лет».

В начале ноября ударили лютые морозы и крепко сковали землю ледяным панцирем. Толщина льда на Москва-реке доходила почти до аршина, а мелкие водоемы на севере столицы промерзли до самого дна. Крупные щуки, очумевшие от недостатка воздуха, сами через проруби выпрыгивали на лед. Давно не было таких холодов, когда птицы на лету замерзали и замертво, камнем, падали вниз. Ураганные ветры и снежные метели всех загнали в избы и подклети домов. Много снега насыпала зима на московские улицы, но морозный ветер, как пьяный дворник, размахивающий метлой, тут же приглаживал это белое покрывало. А там, где на пути ветра стояли дома и дворовые постройки, быстро вырастали громадные снежные сугробы, которые упирались прямо в крыши – не пройти, не проехать! Жизнь замерла. Только иногда по вечерам, когда стихала пурга и на холодном небе в туманной дымке появлялся скошенный бледный диск луны, жутко, по-волчьи, выли собаки. Наутро непременно где-нибудь под сугробом находили замершего пьяного или нищего.