Студёное море

Прошло около двух часов. Хозяин и гости, распаренные, одетые в тёплые широкие халаты, расслабившись, сидели в трапезной. Иван Данилович, откинувшись на спинку стула, с упоением нюхал табак.

– Как банька? – с обычного вопроса начал разговор Артамон Савельевич.

– Хороша! – ответил Алексей. – Как будто пудовую гирю снял с себя. Недаром говорят: «Ничто так не снимает усталость, как баня!» Да и Порфирий твой – прямо кудесник! Отдал бы мне его на время. Кажется, он сибиряк, к морозам и снегам привык. Со мной поживет лет пять на севере, а там, Бог даст, и я в Москву вернусь, верну тебе и Порфирия.

Артамон Савельевич, пощипывая левой рукой бороду, ответил не сразу. Ему было жаль отдавать банщика. Но что поделаешь – друг просит!

– Для тебя, Алёша, все сделаю.

Махнув рукой, добавил:

– Будь по-твоему! Забирай Порфирия на свой север. Пусть слава о кудеснике легкого пара дойдет до самого Студёного моря!

Ударили по рукам. В это время Дарья заменила столовые приборы, принесла холодные и горячие закуски. Застолье продолжалось.

Артамон Савельевич налил всем по чарке водки и предложил выпить за «снятие усталости». Все с удовольствием поддержали его. Закусывая, Иван Данилович, как бы между прочим, спросил Алексея Васильевича:

– Слышал я, Алексеюшка, что народ северный в банях не моется. Так ли это?

– На севере, Иван Данилович, народ разный живет. Местные жители – аборигены, например, ненцы или юкагиры, не моются вообще, с самого рождения. А вот поморы чистоту тела любят и баню принимают с охотой. Оно и понятно: они первыми из русских переселились из Новгорода на берега Белого моря. Стали рыбой и зверьем промышлять в море, потому и назвали их поморами. Помыться и попариться в бане после тяжких трудов – давняя русская традиция, и они соблюдают её строго. Причем парятся все вместе – мужчины, женщины и взрослые дети. У каждой семьи своя банька позади дома стоит.

Он молча стал пить из большого ковша клюквенный морс.

– В последние годы, – продолжал свой рассказ Алексей Васильевич, – судьба часто сводила меня с промышленниками, местными купцами, которые скупали у лопарей шкуры и ворвань, да и сами частенько сколачивали артели для промысла зверья и рыбы на северных просторах. Много зверя и птицы водится в тундре, а реки, впадающие в Студёное море, кишат рыбой. Давно уже русские люди, в основном поморы, ходят за Югру и Самоядь, бьют морского зверя, ловят рыбу и ставят промысловые избы, в том числе и на Новой Земле. Бывали случаи, когда они оставались там на зимовку – штормовые ветры не давали вырваться ладьям из ледового плена. После таких зимовок рядом с промысловыми избами появлялись безымянные могилы и деревянные кресты – цинга косила людей смертельной косой.

– А что поморы говорят о серебряной руде и бухте Серебрянке? – спросил Артамон Савельевич.

– Поморы – отчаянные мореходы и на своих ладьях часто ходят на Грумант и Новую Землю промышлять морского зверя. На Груманте у архангельских поморов есть даже свои поселения. Там нашли огромные залежи каменного угля. А насчет серебряной руды они мало что знают. Говорят, её добывали на Новой Земле новгородские мастеровые. Это было в годы царствования Ивана Грозного. Но потом будто бы руда исчезла.

Алексей Васильевич немного помолчал, вытер махровым полотенцем капельки пота на лбу и маленькими глотками допил клюквенный морс.

– По этому поводу рассказывают разные байки, – Алексей Васильевич откинулся на спинку стула и распахнул халат: в трапезной бани было жарковато.

– Однажды нам пришлось почти два дня сидеть в чуме самоеда Ханеца и ждать погоды, чтобы добраться до Югорского Шара. Со мной тогда был воевода Пустозёрска Роман Неплюев. Всю ночь, под вой ветра, вели разговоры, пили спирт, закусывая строганиной из красной рыбы и вареным мясом из оленины. Говорили о полярной ночи, об охоте, рыбной ловле, вспоминали разные истории. Зашла речь и о серебре…

Алексей Васильевич немного помолчал, как бы собираясь с мыслями.

– Помню, в полночь захмелевший хозяин вытер ладонью жирные губы, закурил трубку и, прищурив один глаз, рассказал нам такую историю.

«Мой дед Авдей был из большого рода Вылки. Многое повидал на своем веку, не раз бывал и на Новой Земле.

Однажды русский царь повелел отправить на Новую Землю рудознатцев искать там серебряную руду по примеру новгородцев. Шкипером на судне был друг моего деда Николай Орлов. Не раз они вместе выбирались из смертельных объятий стихии: мой дед хорошо знал тундру, а Николай – море, и это помогало им выйти живыми из сложных ситуаций, которые случались на суше и на море.

Летом они добрались до бухты Серебрянка и почти до самой осени искали место, где новгородцы добывали серебряную руду. Много горного хрусталя, разной руды нашли они тогда, но серебряных рудокопных ям не обнаружили. В начале сентября задули сильные ветры, пошел снег, появились льдины, и шкипер, боясь, что сплошные льды раздавят шхуну, решил сняться с якоря и по свободной воде с попутным ветром уйти домой в Архангельск. Пять рудокопов вызвались остаться на зимовку и найти место, где новгородцы добывали серебро.

На следующий год летом, когда за серебряной рудой пришел корабль от царя московского, матросы, подходя на лодке к берегу, увидели страшную картину: рядом с полуразрушенной избушкой была навалена гора руды, невдалеке виднелись три могилы с деревянными крестами. Около костра сидел обросший, завернутый в тряпье человек и глодал большую кость. Увидев людей, он бросился бежать в тундру. Когда матросы подошли к костру, они увидели котел с варевом, вокруг валялись кости и человеческий череп. Найти оставшегося в живых мастерового не удалось – он ушел в горы и исчез навсегда. С тех пор исчезла в горах и серебряная руда…»

– Да, жуткая история, – задумчиво произнес Артамон Савельевич.

Разошлись за полночь.

В первый день масленицы, после оттепели, Москва снова погрузилась в зиму. Небо заволокло плотными облаками, из которых крупными хлопьями валил снег. За ночь его выпало столько, что вполне хватило бы прикрыть все земные грехи. К утру ударил небольшой морозец. «Не сдается зима – матушка», – думал Артамон Савельевич, сидя на кухне. Дни стали длиннее на «целый лошадиный шаг», как говорили в народе. Солнце светило ярче, но тепла по-настоящему ещё не было. Короткие оттепели сменялись морозами с пронизывающим ветром и метелями.

– Чем знатен февраль, так это своими метелями, – угадав мысли барина, сказала Дарья.

Она поставила перед хозяином горку румяных блинов, мед, сметану, сливки, топленое молоко. Потом заварила в чайнике душистый чай и спросила:

– А скоро ли вернется домой Елизавета Петровна?

Боярин с удивлением посмотрел на Дарью.

– Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Грехи бабьи замолить – не корову подоить! Уйму времени надо и завидного терпения.

Он намазал блин толстым слоем меда и свернул его трубочкой.

– А ты что, соскучилась по барыне?

– Да нет, я просто так спросила. Скучать мне некогда, работы много.

Поглядывая на стряпуху, Артамон Савельевич, не спеша, ел блины с медом и запивал чаем со сливками.

– Мне тоже нескучно, коль рядом под боком такая девка.

Варвара покраснела и смутилась.

– У вас, мужиков, одно на уме. Пустое все это. Баловство одно…

– Кому баловство, а кому наслаждение.

Разглаживая бороду, Артамон Савельевич пристально смотрел на разрумянившуюся кухарку. Дарья была в новой кофточке сиреневого цвета с красиво расшитым разрезом на груди и бледно-розовым стоячим воротничком.

– Сама вышивала? – не отрывая взгляда от кофточки, спросил боярин.

– Сама, – с гордостью ответила Дарья. – С детства приучена к этому мастерству. У нас в Кандопоге все девки мастерицы вышивать.

– Не пора ли тебе замуж, Дарья? – вдруг неожиданно спросил Артамон Савельевич. – А то в девках засидишься…

Дарья снова смутилась и опустила голову. Преодолев смущение, она с улыбкой сказала: