Страница 56 из 126
На лице раба отражались мучения. Его губы жевали кончик изгрызенного писчего пера, над переносицей пролегли глубокие морщины. Он столько раз исправлял текст на лежавшем перед ним пергаменте, что разобрать там что-то было невозможно.
Наконец Забвение добавил еще несколько штрихов и с видом огромного облегчения повернулся к другу.
- Слушай: так лучше? «Моя любовь к тебе чиста / И буду я с тобой всегда», - продекламировал он.
Таш задумался.
- Ну… Это ужасно, - признался он.
Заб глянул с сомнением.
- Не может быть. Я выстроил почти идеальный рисунок.
- Какой еще рисунок? Ты же стихи пишешь.
- Сам посмотри.
За пару шагов Таш пересек помещение, большую часть которого занимали три стола с письменными принадлежностями. На полках грудами лежали свитки и книги с отчетами о торговых делах эс-Мирдов. В глубине души эти небрежно брошенные документы приводили Таша в трепет – на одной полке здесь было едва ли не больше книг, чем во всем доме Илартана. Жаль, он едва умел читать, но верил Забвению, который говорил, что все это невероятно интересно. В те моменты, когда татуированный раб не глядя брал свитки из кучи, которая казалась сваленной в беспорядке, и не ошибался, Таш ему завидовал. Как это должно быть прекрасно – получить хоть какое-то образование.
Конечно, Ташу грех было жаловаться. Он часто присутствовал на уроках Илартана как слуга, которого заставляли подавать и приносить нужные вещи, и усвоил гораздо больше, чем большинство других встреченных в жизни рабов. И все же Таш чувствовал, что это лишь жалкие крохи. Например, ему и в голову никогда не пришло бы сочинять стихи. Он и что такое рифма представлял с трудом.
- Вот, смотри, - повторил Заб, показывая исчерченный лист. – Видишь?
- Что я должен видеть?
- Ну вот же! Порядок каждого ударного слога, расположение гласных тоже имеет значение, - забормотал Заб. – И согласные – звонкие, твердые. Они подчеркивают серьезность моих намерений.
Друг провел пером по черточкам и линиям, нарисованным над ровными строчками. Когда он это сделал, Таш уловил очертания какого-то сложного иероглифа.
- И что это означает?
- Слово «любовь»! – сердито пояснил Заб.
- На каком языке? Это силанский?
Друг внезапно смутился и растерянно взъерошил пепельные волосы.
- Нет. Я не знаю. Это точно не силанский и не шердский. Может быть, ллитский? Никто не проверял, знаю ли я ллитский.
Таш с трудом удержался от смешка.
- То есть ты сочиняешь стихи для Иллис, которая не умеет читать, а сам даже не знаешь, на каком языке пишешь?
Заб застонал, бросил перо на стол, откинулся на спинку стула и печальными глазами уставился на потолок. Таш похлопал товарища по плечу.
- Не переживай. Может, еще вернется твоя память.
- Не вернется. Несколько месяцев прошло, а у меня ни одного самого завалящего воспоминания о старой жизни. Иногда обидно так, что руки на себя наложить хочется. А потом я думаю: что если это божественное провидение? Что если я совершил что-то настолько страшное, что мне лучше этого не помнить? Убил кого-нибудь, например. А потеря памяти – это мой второй шанс начать жизнь заново и прожить ее, как достойный человек.
Над ответом Таш задумался надолго. У него были свои мысли о том, что случилось с Забом. Здоровый, сильный мужчина, сведущий в языках, да еще найденный поблизости от границы с Шердааром – он же наверняка лазутчик. А памяти его лишили за то, что он вызнал какой-то важный секрет. Скорее всего, Заба собирались использовать и дальше, но что-то сорвалось, и он попал к порогу той самой таверны, у которой очнулся будущий писарь Ли Лааны эс-Мирд.
Если эти догадки были верными, то Забу и правда не стоило вспоминать старую жизнь. Целее будет.
- Я тоже так думаю, - поддержал Таш. – Все это не зря: и то, что ты память потерял, и то, что ты попал сюда. Похоже на ступеньку к лучшей жизни.
Заб медленно и не слишком уверенно кивнул.
- Вопрос в том, не сбросили ли меня до этого с самой вершины лестницы. Я могу оказаться кем угодно, хоть аристократом, которого поймали и ограбили хранители.
Таш хмыкнул.
- Это тебе Иллис сказала или сам придумал?
- Неважно. Знаешь, что хуже всего? У меня может быть семья: жена, дети. А я тут…
Он поморщился, глядя на исписанный любовными стишками лист.
- Таш! – позвали со двора.