Страница 72 из 83
Ночь скель провел у ложа хозяйки иссякшего источника. Строил планы, шептал обещания. Первый рассветный луч он не увидел — горы надежно укрывали овраг от чужих глаз. Выйти к Кромке заставило предчувствие: каменная шкура зачесалась, как от радиоактивных лишайников. Скель остановился возле валуна, которым придавливал край моста, кивнул кладовику — тот потягивался, сбрасывая сон, лениво точил когти.
Первым на сцене появился бронетранспортер: выехал из-за поворота, догоняя звук мотора, медленно и величественно двинулся к кладу. Золотой Олень такой наглости не потерпел — явился на Кромку и пошел в атаку. Тут-то и выяснилось, на чьей стороне сегодня сила и удача: удары копыт, смертельные для живых и нежити, пропадали зря — бронетранспортер даже не качался.
Эйфория быстро схлынула. Скель сообразил, что неуязвимость БТРа не поможет возвращению Георгия — сомнительно, что колдун захочет впускать мертвеца на борт. Он сцепил ладони, ломая пальцы в каменную крошку, и отшатнулся от бездны, едва не заработав удар крылом. Знакомый серебристый вирм вынырнул из-под облаков, ринулся на оленя, напал, победил и уволок замороженную голову — вероятно, в отнорок, на радость супруге.
Колдун не растерялся, выбрался из бронетранспортера, окропил мертвой водой невольников клада, возвращая не только Георгия, но и попавшуюся под руку пару неудачников. Троица проковыляла по Кромке, достигла земли, и осела у ног скеля. Колдун крикнул:
— Василий Евгеньевич! Вы милицию и ту бабку сами известите, ладно? Мы по округе прогуляемся, глянем, что да как.
Скель кивнул, поймал выброшенный из БТРа кусок брезента, прикрыл покойников. Показываться в милиции он не собирался — достаточно будет сообщить о случившемся Фросе.
Бронетранспортер развернулся и поехал по облачной тропе — вперед, на поиски приключений. Скель помахал ему вслед и пошел к спрятанной одежде: солнце щедро озаряло горы и город, являться к Фросе в каменном теле было бы опрометчиво и глупо. Покончив с тягостными разговорами, и убедившись, что к возвращенным покойникам выехали полиция и катафалк, он побежал к ложу хозяйки источника.
Она лежала на свежем мхе, улыбаясь сквозь сон. Цепи лопнули, когда скель коснулся их пальцем. Осыпались безвредной ржавчиной, пачкая мох. Скеля вздрогнула. Села, разминая затекшую шею и плечи, осмотрелась по сторонам. Она была прекрасна — скель не мог налюбоваться: бурые, тронутые выветренной сединой волосы, змеившиеся по широким плечам; белесый камень тела с сияющими прожилками кварца; добротная грузность и неповоротливость. В скеле чувствовалась истинная сила, дарованная кузнецом. Выходя из камня, она впитала в себя искры, высеченные божественным молотом, чистоту первых капель ключа, потеки густой смолы с древних сосен. Могла как сотворить, так и остановить обвал движением мизинца. Ее власть над скалами не уменьшилась за годы сна.
— Кто ты?
Взгляд вывернул наизнанку, перетряхнул каждый камушек мыслей и тела. Он почувствовал недоумение и разочарование: «Как это? Скель — и без источника?» Приготовленная речь пропала зря. Скеля оборвала его, махнув ладонью, поморщилась, спросила:
— Почему так шумно? Откуда такая вонь?
— Прошло много лет, — присаживаясь возле ложа, ответил скель. — Мир изменился.
Сам он почти не замечал далеких звуков — за рекой пролегала асфальтовая дорога, по которой изредка проезжали автобусы и автомобили. Для любого, кто пожил в городе, в овраге царила тишина.
— Шумно! — скеля прислушалась, охнула. — Боги! Где мой источник?
Скель вздохнул, попросил:
— Выслушай меня. Это долгая история.
Его слова и объяснения были не нужны. Скеля перетрогала клочья мха на месте ключа, переворошила подлесок и разразилась скрежещущим плачем:
— Эдельвейсы! Серебро души моей, дар Копытца! Они сгинули бесследно, ее следы, ее дар. Зачем ты вернул меня сюда, в мертвый мир? Зачем пробудил от предвечного сна, заставил слышать этот бесконечный шум?
Он пытался проговорить слова утешения, предлагал уйти в глубину леса, подальше от дорог и человеческого жилья. Рассказывал о видении — ключе, скрытом в далеких горах, на северо-востоке. Скеля его не слушала, отмахивалась, не желала отрываться от знакомого камня и все горше и горше оплакивала ключ и эдельвейсы — серебряные следы ланки, носящей на шее венок Живинки.
Что-то мешало ей принять изменившийся мир. Скель подозревал, что дело не только в шуме и запахах — от них можно было бы попытаться укрыться в чаще. Вероятнее всего, скеля не могла смириться с исчезновением богов. Уход кузнеца-великана подтолкнул ее к первой смерти, надломил душу. Возвращение на землю, испятнанную следами людей, утерявшую алтари, походило на пытку, и скель успел тысячекратно раскаяться в том, что провел ритуал.
Они спустились по склону, скрываясь от группы туристов. Скеля долго смотрела на реку, петляющую между гор, что-то шептала, выслушивая оползни-ответы, а потом изменила тело, принимая человеческий облик — сказала, что так меньше слышен шум.
Скель заметался. С трудом нашел свою одежду, спрятанную среди скал, укутал юное тело в рубашку, шепча извинения. Руки тряслись от восхищения и бессилия — ни помочь, ни вымолить прощения. Скеля светилась красотой в любом воплощении, как волшебный каменный цветок. Цветок, который он по дурости срезал, чтобы сберечь в вазе.
Он кое-как оделся и побежал в город, чтобы купить или украсть женские вещи, и, на туристической тропе, столкнулся с колдуньей Гулей и ее женихом.
— У вас получилось? — встревожено спросил Ариф. — Мы волнуемся. Тетя Фатима сказала, что Владимир Петрович выехал на рассвете и больше не возвращался.
Гульнара всмотрелась скелю в лицо, охнула, велела: «Идите вместе, я к ней!» и умчалась к реке, подобрав юбки. Скель с Арифом совершили набег на ближайший магазин, купили одежду, обговаривая случившееся и ломая головы над возможными вариантами действий — ничего не приходило на ум, увы. Гуля не пустила их на склон. Шикнула, забрала вещи, и только вечером, когда солнце коснулось верхушек гор, разрешила скелю: