Страница 23 из 238
Лилит находит меня через десять минут – она запыхавшаяся и раскрасневшаяся. С огромными глазами, в которых плещется любопытство, она начинает допрос, и приходится все рассказать ей в самых мелких деталях. Она не верит в происходящее и ей одновременно, как и мне, смешно.
- Будет, что вспомнить, - подытоживает она, и я понимаю, что эту историю скоро в различных интерпретациях услышит половина школы. Но тут же улыбка исчезает с ее лица, и между бровей появляется хмурая черточка. – Слушай, Санни, а он сильно на нас разозлился, да? Вот же придурок – подслушал чужой разговор и обиделся.
- Надеюсь, что не сильно, - отвечаю я. – В конце концов, я же ему помогла. Можно сказать, спасла репутацию.
Я вспоминаю, что карта памяти до сих пор лежит у меня в кармане, и на всякий случай проверяю ее – на месте. Дома избавлюсь от нее.
- Я боюсь, что он будет мешать мне учиться, - говорит вдруг Лилит.
- Если что, у нас есть на него компромат, - подмигиваю ей я и демонстрирую карту памяти. Я ничего не знаю про Лестерса – кроме того, что у него удивительные глаза – возможно, он хороший человек, но нам нужна и защита. Что, если он действительно, обозлившись на Лилит за ее слова (недаром же он так хотел с ней поговорить!), попытается ей как-то отомстить? Ничего не хочу сказать плохого про актеров, но среди них месть считается почти изысканным блюдом. Лилит не раз рассказывала про дрязги в актерской среде, про то, как двое в дуэте, улыбчивом на сцене, в жизни ненавидят друг друга, про порезанные костюмы перед премьерой, про бесконечные сплетни…
- Все будет нормально, - говорю я.
- Думаешь?
- Уверена.
Вскоре мы направляемся в Лейк-Грин парк и приходим к озеру за полчаса до профессора Фолка. Мы будем играть не только для него, но и для людей, которых в теплые весенние и летние вечера тут собирается не мало. Профессору важны не только техничность и точность, для него важно и то, какое впечатление тот или иной музыкант производит на публику, как она принимает его и что дарит в обмен на музыку.
Для многих подобный опыт сдачи экзаменов кажется странным, а для меня это – уже норма. Студенты Хартли учатся не бояться публику с первых дней – выступлений проходит большое множество и в самых разных местах: от столовой в школе до крупных открытых площадок. Да, конечно, школа Хартли уступает известной во всем мире школе Фэрланд, у нас нет доступа к знаменитому Кёрби-центру, она не опекается королевской семьей, как школа королевская искусств, и из наших стен не вышло столько знаменитостей, как из Хердмандской национальной музыкальной школы. Но все же Хартли имеет свое обаяние – здесь не боятся экспериментировать и идти вперед.
Я болтаю с теми, кто тоже будет играть сегодня, проверяю гитару и на слух кое-что настраиваю, а потом приходит профессор Фолк - грузный, но при этом отличающийся удивительной легкостью движений, и мы тянем жребий. Я – предпоследняя.
На импровизированную деревянную сцену неподалеку от нежно-голубой глади озера первым выходит Тони Фэйтфул, садится на заранее приготовленный стул и начинает наше импровизированное выступление. Мы внимательно его слушаем – он хорош, и через какое-то время начинают подтягиваться люди. Многие наслышаны о том, что некоторые наши экзамены проходят в таком вот странном формате, и им интересны не столько музыка, сколько мы сами. На самом деле это тоже здорово, и постепенно люди втягиваются один за другим, что-то весело кричат, аплодируют. Это, конечно, не громовые аплодисменты, но все же слышать их очень приятно.
Если честно, своей очереди я жду с нетерпением и учащенным сердцебиением, но без волнения, а с желанием начать играть – пальцы вновь начинают приятно зудеть, и когда подходит моя очередь, я чувствую предвкушение.
Сейчас это произойдет.
Я сажусь на стул, беру в руки гитару и поудобнее устраиваю ее на коленях, кидаю взгляд на людей вокруг, полной грудью вдыхаю воздух и касаюсь струн. Каждая из них – живая, у каждой не просто свой голос, но и своя душа, а когда они звучат вместе, сплетаясь воедино, то создают свой мир. Мир музыки.
Больше не глядя ни на кого, я играю, растворяясь в звучании собственной гитары, и я не знаю, как это описать, когда занимаясь любимым делом, ты чувствуешь глубокое удовлетворение. Я бы хотела еще и петь, но это экзамен по классу гитары, а не вокала, и я молчу, находя в молчании свое обыденное великолепие.
Я не чувствую времени и пространства – только лишь музыку. Будто впадаю в легкий транс, погружаясь в переливы мелодии, и прихожу в себя на последних аккордах. Люди хлопают – им понравилось. Профессор Фолк вроде бы тоже доволен.
- Молодец, Санни! – кричит Лилит, и я улыбаюсь. А потом вдруг встречаюсь взглядом с какой-то бледной сероглазой девушкой с туго заплетенными красными волосами. Девушка как девушка, ничего особенного за исключением того, что на лице у нее – больничная белая маска, закрывающая большую его часть. Впрочем, сейчас многие носят такие маски – сначала носили из-за эпидемий гриппа и токсичных выбросов, а сейчас это просто стало модно. Даже у меня есть подобная маска, правда, черная.
Сероглазая девушка странно на меня смотрит: оценивающе, изучающе, с интересом. И я почему-то сразу понимаю, что она сечет в музыке. Чувствует ее. А может, чувствует и меня.
Ее глаза – тревожные и тоскливые, и мне становится не по себе.
Она отводит взгляд первой, и я забываю про нее. На сцену выходит последний человек. И я решаю поставить небольшой эксперимент – попытаться понять и уловить его музыку, чтобы почувствовать себя ею. Мне интересно испробовать метод, о котором рассказывала Лилит, но если честно, у меня ничего не получается.
Когда экзамен заканчивается, профессор собирает всех нас в полукруг, и мы сидим на лужайке и внимательно слушаем его и разбор нашего выступления. Для каждого из нас нашлись мягкие замечания, и для меня – тоже. Я никогда не выступала идеально.