Страница 72 из 134
Глава тридцать третья: Йен
От автора: музыкальной сопровождение к этой и следующий главе – Forbidden Love от Abel Korzeniowski (можно найти в ютубе)
Меня вытягивает чей-то голос.
Я не узнаю его из-за сильного фона, в котором почему-то солирует оркестр без дирижера, и все инструменты играют одновременно разные мелодии. Кажется, военные марши, от которых у меня наверняка идет кровь из ушей.
— Солнышко… Ну что же ты…
Это мама.
Она плачет навзрыд.
Незнакомый молодой женский голос говорит, чтобы она отошла и не мешала доктору меня осматривать. Раздраженный голос, высокий и «в нос». Наташа? Что она тут делает? На мгновение я почти вижу ее в сексуальном халате медсестры и с огромным шприцем в руке, который она приставляет к моему виску.
Снова проваливаюсь в пустоту, но на этот раз она давит меня, всасывает, как зыбучий песок, и не дает дышать. Барахтаюсь, чтобы всплыть на поверхность, но хватает только на полвздоха – и снова туда, где холодно и сыро, как в могиле.
— Мам… - Это мой голос? – Мам, не плач… Тебе нельзя.
У нее же до сих пор после инстульта все нервы в хлам.
Почему так болит щека? И голова? Где я?
Вспышками, словно вырванные из темноты светом фар, проносятся образы: утро, Антон, которого целую, провожая на работу, горячая сковородка, обожженный палец, горка панкейков в фольге и двух бумажных пакетах, чтобы довести еще горячими, пешеходный переход…
«Ты не здорова» - трагический взгляд матери.
И пустота.
Меня штормит и укачивает, но на этот раз есть причина – машина «неотложки», в которой меня, как важную шишку, везут с мигалками.
Потом травмпункт.
Меня тошнит и качает, качает и тошнит.
Хочу попросить маму не плакать, но уши заложило, и я оказываюсь неспособна говорить, если не слышу свой голос.
Врач рекомендует стационар хотя бы на пару дней.
Меня снова тошнит.
— Мам… Антон… где мой телефон?
Я должна позвонить ему, сказать, что я – ужасная спутница. Рассказать, сколько со мной проблем. Он не вынесет. Он не заслуживает. Мама права была – я должна была сказать.
«Прости, но тебе подбросили бракованную обезьянку с тарелками, она заводится, но не работает, и может сломать твой мозг».
А потом я снова засыпаю, кажется, от укола в плечо - и на этот раз его делает не химера с лицом бывшей моего уставшего мужчины, а пожилая медсестра с пухлыми мягкими руками.
И я снова проваливаюсь в пустоту. На этот раз, к счастью, абсолютную.
Когда открываю глаза, за окнами все тот же застывший серый день и монотонный дождь длинными нитками по стеклу. Голова раскалывается, мысли путаются. Во рту горечь и язык распух справа так, что больно разговаривать. Шарю под подушкой в поисках телефона, но его нет.
Что случилось? Помню, что мы с мамой поругались. А потом просто уродливая черная клякса на строчках воспоминаний. А еще осмотр, рентген, доктор с седыми волосами и укол в плечо уже в клинике.
Я лежу в большой светлой палате с огромным телевизором на стене, белоснежным минималистическим дизайном и всеми удобствами. Кое-как спускаю ноги, даже не удивляюсь, что тут уже стоят красивые новые тапочки с опушкой из натурального меха. Мама привезла. И пижаму, в которую меня, кажется, переодели вчера. У меня никогда не было шелковых пижам, мне в них неуютно, как будто ношу кожу с чужого плеча.
Телефона нет ни в тумбе, ни на подоконнике. Вообще нигде.
Включаю телевизор, прощелкиваю до первого новостного канала и медленно сползаю на пол, потому что дата в нижнем углу экрана – вторник следующего дня. И время – почти пять вечера.
Антон…
Я не позвонила ему, не смогла написать даже пары слов, предупредить, что у нас ничего не получится. Он приезжал? Конечно, приезжал, мы же договорились, а он, кажется, из тех, кто всегда держит слово.
Мне нужно поговорить с ним. Необходимо так сильно, что от паники больше никогда не услышать его голос горло намертво сводит судорогой. Дышать нечем. Совершенно нечем. Меня вышвырнуло в пустой открытый космос, и конечности стремительно покрываются инеем.
Это паническая атака.
Я могу в любой момент потерять сознание.
Может, если меня не будет…
Звук открывшейся двери и торопливые шаги немного приводят в чувство.
— Доченька, ну что же ты так. – Это не моя мама, это совершенно незнакомая мне женщина. Берет меня под подмышки, как инвалида, и укладывает обратно в кровать. – Нельзя вставать пока.
— Где мои родители?
Маме стало плохо, так что ее накачали успокоительными, чтобы отец мог забрать ее домой. Наверняка за ней уже присматривает медсестра: после инстульта мы часто пользуемся их помощью, и пара безотказных, готовых прийти даже посреди ночи, в номерах телефонов есть и у меня, и у отца. Папа был у меня всю ночь и все утро, не спал и рычал на всех, пока мой лечащий врач не сказал, что со мной все будет хорошо, ничего серьезного не случилось, у меня простое сотрясение мозга средней степени тяжести.