Страница 109 из 134
— И что?
— Ты приехал со мной. – Она неуверенно показывает на себя пальцем. – Но вместо того, чтобы быть рядом, познакомиться с моей бабушкой и быть моим мужчиной, ты развлекаешь ребенка бывшей. И ее заодно. Ты хотя бы понимаешь, как… ненормально все это выглядит?
— Ребенок не понимает, что человек, которого он три года считал чуть ли не отцом, теперь не имеет права с ним общаться, чтобы не дай бог не обидеть одну неуверенную в себе девушку.
Это грубо.
Я груб намеренно, чтобы пресечь любую попытку посадить меня на поводок или даже думать, что буду повиноваться любому щелчку.
— Что мне нужно было делать, Йен? Ну, блесни интеллектом. Стряхнуть его, как старую рукавицу? Или может на хер послать? Я же просто пытался сгладить…
Она смотрит на меня так, словно парой этих фраз я только что избил ее до полусмерти.
Снова делаю шаг навстречу, но на этот раз она отходит на три назад и выставляет вперед ладонь, как будто обозначает невидимую стену между нами.
— А мне-то что делать?! – Очкарик судорожно всхлипывает. – Радоваться, какой ты понимающий для всех, кроме меня? Ты подумал, что мне от этого больно? Что меня уже тошнит от твоей бывшей. Господи, Антон, она хоть когда-нибудь исчезнет из твоей жизни? Оставит нас в покое?! Или, может, ты еще раз хорошо подумаешь, той ли женщине подарил кольцо?
Последняя фраза укладывает на лопатки мое самообладание.
Звучит так, будто я только то и делаю, что разбрасываюсь кольцами, совершенно, блядь, не думая, кому и зачем делаю предложение. Что все это – кольцо, предложение, роспись и даже попытка сделать ей красиво с выездной регистрацией – один из постоянных пунктов моего повседневного списка дел. Хули там, сегодня этой предложил – передумал, послал на хрен, через месяц потащил под венец другую, развелся – и снова-здорово.
— Да, знаешь, это у меня хобби такое – делать предложения посторонним женщинам! Развлекаюсь я так от трудовыебудней!
Первая мысль – послать их всех с пирогами, бывшими и настоящими, и просто уехать, чтобы сами греблись в их крайне сложных и ни хрена для меня не понятных семейных отношениях.
Но у Очкарика такой вид… Несмотря на всю тираду и тон с претензией, выглядит испуганной, особенно как-то совсем уж по-детски отгораживаясь от меня ладонью.
Дрожащей ладонью.
И испуганными глазами за стеклышками очков.
— Не кричи на меня, пожалуйста, - говорит глухо, как будто ей придавливают горло и лишают воздуха. – Мне… очень страшно сейчас. Правда, очень-очень страшно.
Блядь.
Я же знал, что с ней будет сложно. С самого начала знал, еще когда уводил ее со свадьбы наших бывших, и потом в машине, когда она пела ту дурацкую песню - и ее тараканы в полный рост выплясывали передо мной канкан. Понимал же, во что лезу. Принимал, что у нас будут случаться ситуации, когда именно мне придется совать в жопу тяжелый характер и объяснять очевидные для меня и совсем не прозрачные для нее вещи.
— Прости, малыш. Я не кричал. Просто вспылил.
Я еще не так хорошо ее знаю, чтобы предугадывать поступки, но интуиция подсказывает, что Очкарик может сделать глупость, о которой будем жалеть мы оба.
Она собирается с силами, переводит дыхание и, наконец, опускает ладонь. Нервно кивает, принимая мои искренние извинения. Она просила не повышать голос, и я обещал себя контролировать. Для меня это было бы равноценно ее попытке снова пытаться решать за меня, несмотря на то, что в свое время я тоже озвучил принципиально важную для себя позицию на этот счет.
Мы молчим еще пару минут. Йени отворачивается и дышит куда-то в сторону, обнимая себя за плечи. Замерзла? Обнять бы ее, чтобы успокоилась, а уже потом разговаривать с холодными головами. Но еще одно чутье – ее пока лучше не трогать. Это минное поле сперва нужно прочесать металлоискателем.
— Этот мальчишка ко мне привязан, - пытаюсь говорить спокойно и по фактам. – Я не самый хороший в мире мужик и в общем-то, если откровенно, не вижу себя в роли отца, но умею находить с детьми общий язык. Когда мы с Наташей сошлись, у нее были большие проблемы с бывшим. Она сама все тянула, что-то там пыталась с него выбить, но без толку. Леша своему родному папаше на хрен не сдался, а мальчишке шел четвертый год, ему была нужна мужская рука. Я как мог, помогал. Он привязался. Мы хорошо ладили.
Очкарик молчит.
— У этого пацана очень непростой характер и куча проблем и пробелов в воспитании. В том числе и потому, что его мать – та еще «гуру психологии», хоть она учит его быть пробивным, настойчивым и вот это вот все.
— Почему я не удивлена? – едко иронизирует Йени. Впервые слышу от нее такой очень жесткий тон без намека на попытку сгладить и прикрыть обиду шуткой. – Я ошиблась, или этот наученный пробивной ребенок пять минут назад пытался вас помирить?
Даже если бы я хотел как-то скрасить эту попытку взять нас за руки – мне нечем это делать. Потому что именно это Леша и делал. Как в общем делал всегда, когда мы с Наташкой ругались и разбегались каждый в свой угол. Дети удивительно чутко подмечают эти вещи.
— Да, пытался. Казнить его за это?