Переплёт

— Что здесь происходит? — послышался резкий голос Середит.

Гость обернулся. Его щеки и лоб залились краской. — Я пришел за книгой.

— Что вы делаете в мастерской? Эмметт, почему ты меня сразу не позвал?

Я боролся с накатившей тошнотой.

— Я решил...

— Эмметт тут ни при чем, это я виноват, — ответил парень. — Меня зовут Люциан Дарне. Я писал вам.

— Люциан Дарне, — нахмурилась Середит. По ее лицу промелькнуло странное настороженное выражение. — И давно вы беседуете с Эм... с моим учеником? Впрочем, неважно. — Не дождавшись ответа, она взглянула на меня. — Эмметт, — произнесла она гораздо мягче, — ты хорошо себя чувствуешь?

Вокруг меня вились тени, с боков подкрадывалась чернота, но я кивнул.

— Вот и славно. Мистер Дарне, следуйте за мной. — Да, — ответил гость, но не пошевелился. От него исходили темные волны пульсирующего отчаяния.

— Пойдемте, — повторила Середит, и наконец он повернулся и шагнул к ней. Она потянулась за ключами и стала отпирать правую из двух дверей в глубине мастерской, но глядела не на замок, а на меня.

Дверь распахнулась. У меня перехватило дыхание. Не знаю, чего я ожидал, но я увидел за ней чистый деревянный стол, два стула и пыльный квадрат солнечного света на полу. Такая мирная картина должна была принести облегчение, но мою грудь словно зажали в тиски. Опрятная, аскетичная комната — и все же...

— Заходите, мистер Дарне. Садитесь. Подождите меня здесь.

Дарне медленно и протяжно вздохнул и бросил на меня последний взгляд, полный необъяснимой, загадочной ярости. Затем выпрямился, подошел к двери и шагнул за порог. Сев за стол, он весь напрягся и вытянулся, словно пытаясь унять дрожь.

— Эмметт, ты точно хорошо себя чувствуешь? Он не должен был... — Ее глаза скользили по моему лицу, выискивая реакцию, но ничего не нашли. — Иди приляг. — Все в порядке.

— Тогда ступай на кухню и смешай клей. — Я встал и прошагал мимо нее, пытаясь держаться ровно и не шататься. Вокруг хлопали черные крылья, путая мне дорогу. Та комната... тихая маленькая комната...

На лестнице я сел. Свет падал на половицы серебристым кружевом. Контуры теней напомнили о полузабытом кошмаре. Перед глазами промелькнуло лицо Люциана Дарне, его голодный взгляд. Мой взор заволокла завеса тьмы, густая, как туман, но в этот раз во мраке было нечто новое — вспышка, блеснувшая, как зубы, невыносимо острые клыки. Это была не ненависть, а что-то готовое разорвать меня на куски, если дать волю.

Затем тьма поглотила меня, и все исчезло.

III

Постепенно я очнулся от забытья и увидел вокруг серый день. Дождь глухо барабанил в окно. Я уловил еще один звук, источник которого мне удалось определить не сразу. Уставившись в потолок, я праздно полюбопытствовал, что это может быть. Легкий шепот, пауза, вдох, шепот... Прошло немало времени, прежде чем я повернул голову и увидел Середит; склонив голову, та сидела за столом у окна. На столе стояла деревянная рама и лежали стопки сложенной бумаги. Она сшивала сложенные страницы, ведя иглой сперва в одну сторону, потом в другую; натягиваясь, нить шептала. Я долго наблюдал за переплетчицей, убаюканный ритмом ее движений. Она протыкала иглой бумагу и подтягивала нить; затем вытягивала ее с другой стороны и снова протыкала бумагу... Завязав узелок, обрезала нить, брала катушку и отрезала новую, привязывая ее к старой. В комнате было так тихо, что я слышал щелчок, с которым затянулся узелок. Середит подняла голову и улыбнулась.

— Как ты себя чувствуешь?

— Я... — Во рту пересохло. Я сглотнул, и шершавая сухость на языке вернула меня к реальности. Болело все тело. Саднило запястье, словно меня больно ущипнули. Посмотрел вбок и не сразу понял, что увидел: мое запястье было привязано к кровати полоской белого полотна. Ткань натянулась, превратившись в узкую веревку, врезавшуюся в руку. Неужели я пытался вырваться?

— У тебя были кошмары, — объяснила Середит. — Помнишь?

— Нет.

Или да? Вопль, отозвавшийся многократным эхо; темные глаза, неотрывно следящие за мной...

— Неважно. Теперь ты пришел в себя, и тебя можно отвязать.

Она встала, аккуратно положила иголку на полу сшитый книжный блок и, наклонившись надо мной, принялась развязывать узел скрюченными пальцами. Я лежал, не шевелясь и не глядя на нее. Что я натворил? Неужели опять рассвирепел? Дома со мной однажды случился такой тяжелый припадок, что я набросился на мать с отцом. С тех пор Альта боялась ко мне приближаться. Неужели я напал на Середит?

— Ну вот, — она подтащила стул к моей кровати и со вздохом села. — Ты голоден?

— Нет.

— Скоро проголодаешься. Ты пробыл без сознания пять дней.

— Без сознания?

— Теперь тебе нужно отдохнуть. Дня два, не меньше. Потом попробуешь потихоньку вставать.

— Все со мной в порядке. Могу и сейчас подняться. — Я рывком попытался сесть, но голова закружилась, и мне пришлось ухватиться за край кровати, чтобы не потерять равновесие. Постепенно головокружение прошло, но попытка выпрямиться отняла все мои силы. Я рухнул на подушку и зажмурился, запретив себе плакать. — Простите... думал, мне получше.

— Так и есть.

— Но... — Мне не хотелось думать о том, каково старой женщине было справляться с разбушевавшимся подмастерьем, страдающим галлюцинациями. Я мог бы ударить ее или, чего хуже...

— Открой глаза. — Середит придвинулась ближе. — Что?

— Взгляни на меня. Так-то лучше. — Она склонилась надо мной. От нее пахло мылом, клеем и кожаным фартуком. — Это был рецидив. Но худшее позади.

Я отвернулся. Мама тоже так говорила, но каждый раз в ее голосе звучало все меньше уверенности.

— Поверь мне, сынок. Мне кое-что известно о переплетной лихорадке. Она редко протекает так тяжело, как у тебя, но ты поправишься. Не сразу, но поправишься.

— Что? — Я так резко оторвал голову от подушки, что боль пронзила висок. Значит, у моей болезни есть название? — Я думал, что просто схожу с ума. Середит фыркнула.

— Твой ум на месте, сынок. Кто сказал тебе такую ерунду? Нет, переплетная лихорадка — такая же болезнь, как любая другая. Что-то вроде временного помешательства.

Болезнь, обычная болезнь, как грипп, цинга или понос! Как мне хотелось в это верить. Я покосился на красные полосы на запястье. Чуть выше на руке виднелись круглые синяки, похожие на отпечатки пальцев. Я сглотнул. — Переплетная лихорадка? Но почему переплетная? Она ответила не сразу.

— Этот недуг поражает лишь переплетчиков. Или тех, кто ими пока не является, но имеют задатки. Если у тебя есть дар, в голове иногда что-то не стыкуется. Думаешь, как я догадалась, что тебе суждено стать переплетчиком, причем не

самым плохим? Тут нечего стыдиться, сынок. Теперь, когда ты здесь, это пройдет.

— Неужели все переплетчики болеют?

— Не все, нет. — Струи дождя застучали в окно, и стекло задребезжало. Середит подняла голову, и я проследил за ее взглядом, но не увидел ничего, кроме серой пустоты болот и мокрой завесы тумана. — Однажды лихорадка чуть не унесла жизнь одной из величайших переплетчиц в истории, — продолжила она. — Маргарет Пэвенси. Она жила в Средневековье, была вдовой и переплела более двадцати книг — по тем временам немало. Несколько ее переплетов дошли до наших дней. Как-то раз я ездила в Холтби на них посмотреть. — Она снова взглянула на меня. — Мой старый учитель говорил, что лишь переболевшие переплетной лихорадкой становятся художниками и создают произведения искусства, а другие так и остаются простыми ремесленниками. Я думала, он шутит, но, если он прав... из тебя получится хороший ученик.

Я коснулся синяков на руке, приложив к ним кончики пальцев. Ветер шелестел тростником на крыше, дождь хлестал в окно, но дом был крепким, с толстыми стенами, и древним, как скала. Значит, я болен переплетной лихорадкой; моя болезнь — не безумие и не слабость.

— Я принесу тебе суп. — Она встала, сунула катушку ниток и не подшитые страницы в карман фартука и подняла раму. Я пригляделся.