Переплёт

— Какой безрассудный поступок, — произносит он наконец. — Полагаю, автор письма будет недоволен.

Едва ли он простил меня. Он накажет меня позже, когда я уже думать забуду о случившемся.

— Пожалуй, я вернусь к работе.

— Раз ты настаиваешь. — Он театральным жестом показывает на дверь, словно я не знаю, где выход.

По пути к выходу я бросаю взгляд на камин. От письма не осталось ни следа. Что бы ни хотел сообщить мне Эмметт Фармер, теперь я об этом не узнаю. Быть может, он хотел извиниться за то, что испортил ковер? Или за то, что смотрел на меня с жалостью? Что еще могло быть в том письме, помимо извинений? И почему я чувствую себя так, будто меня заперли в серой каменной клетке, ключ от которой только что сгорел?

XXII

Мы пьем чай в гостиной. Нас всего пятеро, но комната кажется невьшосимо тесной. От вида желтых стен у меня разболелась голова, воздух пропитался тяжелым запахом маминой туалетной воды и помады, которой Сесилия с 7изеттой укладьшают прически. Мне дурно даже от запахов чая и лимона. Стараюсь не дышать глубоко. Потрескивает пламя в очаге, но в комнате холодно. Слева от меня так жарко, что я покрылся липким потом, а справа — зябко. Мисс Ормонд сидит напротив, чинно скрестив лодыжки и склонив голову. Она терпеливо слушает мамину болтовню, но то и дело косится на меня. Руки в перчатках что-то теребят. Я замечаю под перчаткой выпуклость на среднем пальце: обручальное кольцо. Она видит, что я смотрю на нее, и прекращает теребить кольцо. Я стараюсь не встречаться с ней взглядом. В саду выпал тонкий слой снега: как будто клочки папиросной бумаги разбросали по лужайке и те промокли и лежат, размякшие и забытые, а тут и там из-под них проглядьюают клочки пожухлой травы. Садовник оставил на траве темные грязные следы.

Мать разглаживает юбки из фиолетового муара, и ее перстни поблескивают в бледном дневном свете. Улыбнувшись, она передает мисс Ормонд блюдо с печеньем. Мисс Ормонд передает его Сесилии. Мать тихонько покашливает. Сесилия, зардевшись, протягивает блюдо мне, отказываясь от угощенья. Ее корсет скрипит, когда она опускает р>'ку, и она испуганно оглядывается, надеясь, что никто не слышал.

Лизетта тянется и берет печенье, потом, бросив взгляд на Сесилию, хватает еще одно. Она подходит к пианино и наигрывает мелодию одной рукой.

— Значит, лилии, — обращается мать к мисс Ормонд. — Вы уверены, дорогая? Букет должен быть к лицу невесте.

— Да, мисс Ормонд, — вступает Сесилия, — лилии такие мрачные! И запах у них слишком тяжелый. А почему вы не хотите фрезии? Вы будете просто очаровательны с букетом фрезий! — Она опрокидывает сахарницу. — Ах! Какая я неуклюжая!

Лизетта берет одну и ту же ноту дважды и останавливается. — Соглашусь с Сесилией. У лилий слишком длинные стебли.

— Согласна, что использовать слишком высокие цветы не стоит, — кивает мама. Они вдруг все разом поворачиваются к мисс Ормонд. — Я обожаю лилии, видели бы вы, сколько их у меня в оранжерее, но высокой и худощавой невесте... Безусловно, вам больше подойдут розы. Мисс Ормонд покорно склоняет голову.

— Конечно, миссис Дарне, как посчитаете нужнь»!, Я-то уже свыклась с мыслью, что буду выглядеть как пугало на шесте. Я всегда так выгляжу.

Воцаряется молчание. Кажется, от меня ждут слов утешения в адрес мисс Ормонд. Я смотрю в окно: по лужайке с бурой травой прыгает птичка.

— Не говорите глупости, — отмахивается мать. — Вы будете прекрасны, как и полагается такой красивой юной невесте. Розы — нет, Сесилия, не фрезии, а розы! Но гораздо больше меня беспокоит декор вашей гостиной. Поскольку теперь она будет принадлежать вам с Аюцианом, ведь вы станете жить под нашей крьпией, мне тошно думать о том, что вам придется день ото дня смотреть на эти унылые серо-зеленые стены. Быть может, окрасить их в более жизнерадостный цвет? — Она бросает многозначительный взгляд на солнечно-желтые стены гостиной, где мы сидим. Мой отец называет этот цвет «канареечным». — Что скажешь, Люциан? — Как пожелаешь.

— Благодарю, дорогой. Видите, какой он уступчивый, мисс Ормонд? Вы же не против окраски стен?

— Нет, я... ведь это ваш дом, я не посмела бы... — Значит, решено. Люциан, дорогой, а ведь эти разговоры совершенно не для твоих ушей! Не мужское это дело. Лизетта наигрывает высокую переливчатую трель. — Ты что, не знаешь Люциана, мама? Мужские дела его никогда не интересовали.

— Не надо так. — Мать протягивает руку и похлопывает мисс Ормонд по колену. — Не слушайте ее. В школе Люциан побеждал во всех спортивных состязаниях. Верховая езда, фехтование...

Лизетта закатывает глаза.

— А еще в поэтических и танцевальных конкурсах. — Мужчины тоже могут в них участвовать! Джентльмен, умеющий танцевать вальс, — большая редкость. Я встаю.

— Мы уже обручены, мама. Нет нужды меня расхваливать. Мама смеется, хоть и после короткой заминки. Затем наклоняется к столику и подливает мисс Ормонд чаю.

— Простите его, моя милая. Он всегда отличался скромностью. А теперь, прошу, расскажите про свой дорожный костюм. В лавке Гэлланта я видела прелестнейший палантин из шиншиллы. С вашим оттенком кожи...

Я подхожу к окну и смотрю на островки белого снега. В стекле отражается гостиная; кажется, будто призраки матери и мисс Ормонд сидят под деревьями в саду. Мисс Ормонд потирает лоб тыльной стороной запястья.

— ...очаровательны, — доносится до меня обрывок маминой фразы, — но летом их порой высыпает слишком много, согласитесь? Наша повариха готовит прекрасный лосьон с лимонным соком и пахтой, вам бы его попробовать. Никто не хочет выглядеть так, словно на него пролили ведро коричневой краски!

Мисс Ормонд встает. Мать замолкает. Лизетта играет долгое арпеджио и держит педаль; эхо четырех нот звенит в воздухе. Сесилия прячет под блюдце недоеденное печенье.

— Прошу меня простить, — выдыхает мисс Ормонд, — мне что-то нехорошо.

— Сядьте, дорогая. На ногах вам лучше не станет. — Я лучше выйду на улицу. Здесь очень жарко. — Она смотрит на меня в упор. — Люциан, не мог бы ты показать мне сад?

— Конечно. С вашего позволения, мама. — Я протягиваю руку. Мисс Ормонд шагает мне навстречу. Мы с ней почти одного роста. Я беру ее под руку и веду по коридору. Мы выходим в сад через заднюю дверь. В гостиной Лизетта играет первые ноты свадебного марша.

На улице холодно. Паутина голых веток вырисовывается на фоне белого неба. Мисс Ормонд откидывает голову и смотрит на небо, часто моргая. Затем, не глядя на меня, ступает на одну из тропинок и идет вперед. Я шагаю за ней. Подошвы ботинок скользят по мокрым от снега камням. Я нагоняю ее в круге из стриженых тисов; она стоит и смотрит на статую Купидона со снежной шапочкой на голове. Протянув руку в перчатке, касается его золоченой стрелы.

— Прости, — произносит она.

— Пустяки.

— Твоя мать...

— Я знаю.

Она поворачивается и смотрит мне в глаза. Хмурое выражение на ее лице сменяется чем-то другим.

— Ты ведь не хочешь на мне жениться?

Вокруг так тихо, что пар, вырывающийся из ее рта, принимает форму произнесенных ею слов.

— На другой я тоже жениться не хочу, — отвечаю я. Она коротко и звонко смеется. Ее смех похож на птичью трель. Но через миг она снова серьезна. Сорвав листик с куста, выпускает его из рук, и тот падает на землю. Она поворачивается и ступает прочь по узкому коридору меж тисовых изгородей, ведущему к границе сада. Дойдя до запертой деревянной калитки, дергает за ручку.

— А там что?

— Река. — За забором журчит шумный поток. Ключ спрятан под вазой с орнаментом. Я достаю его, и холодный металл жалит пальцы. Торопливо вставив ключ в замок, я поворачиваю его, открываю калитку и подзываю мисс Ормонд. Мы стоим на илистом берегу, заросшем клочковатой травой; река закручивается водоворотом у корней деревьев и откалывает от заиндевевшего берега кусочки льда.

Выдохнув облачко пара, я смотрю, как оно растворяется в воздухе.

— А ты хочешь выйти за меня?