Переплёт

— Я не говорил...

— Я вижу, какого ты мнения о ней!

— Да отпусти ты меня!

— Послушай. — Я перестал давить на его горло, но когда он попытался вырваться, схватил его за плечо и вновь прижал к стене. Он ударился затылком о стену и зашипел от боли. — Ты забудешь о том, что сегодня случилось, слышишь? И если подойдешь к Альте хотя бы на милю — или к моим родителям, или ко мне, — я тебя прикончу. Или хуже. Понял?

— Кажется, да.

Я медленно отпустил его. Он поправил воротник — мой воротник, — по-прежнему пристально глядя мне в глаза, но руки его дрожали, и я остался доволен.

— Хорошо. Тогда ступай.

— Но ты наверняка захочешь, чтобы я вернул твои вещи. — Нет. — Если бы мама слышала меня сейчас, то пришла бы в ярость, но мне действительно не нужны были эти вещи; я думал совсем о другом. — Можешь оставить их себе. Или сжечь. — Я снова взглянул ему в глаза, ожидая, что он удивится.

Дарне склонил голову набок, точно обдумывал предложение, затем поклонился мне низко, с преувеличенной любезностью, и я почувствовал себя неотесанным батраком. Не оглянувшись, он вышел в холодную ночь.

X II I

Наутро Альта упала в обморок на лестнице, и ее отнесли обратно в кровать; она бредила, ей казалось, что пол проваливается под ногами, но нам с отцом было некогда о ней тревожиться — выпал снег, глубокий, плотный, а овцы остались на нижнем поле. Тот день запомнился мне белой воющей метелью; мы загоняли овец под крышу, а яростный ветер ледяными иглами вонзался в лицо. Буран так шумел, что приходилось кричать, чтобы услышать друг друга, и когда мы наконец загнали стадо в укрытие, добрели до дома и рухнули в кухне без сил, в ушах все еще звучал высокий надрывный вой. Кровь прилила ко лбу и щекам, ошпарив кожу. Отец клял погоду, но в голосе его слышалось облегчение, и я понял, как сильно он тревожился. Однако долго мы в доме оставаться не могли — заскочили всего на несколько минут, чтобы согреться и перехватить поесть; нас снова ждала работа, не говоря уж о том, что теперь, когда Альта заболела, все ее обязанности легли на наши плечи.

Следующей ночью под весом снега провалился подгнивший угол сарая. Покормив скот, подоив коров и вычистив поддоны от сыворотки, я все утром пытался его починить и промерз до костей. Талая вода текла по рукавам и затекала за шиворот. После я занялся другими привычными делами — вычистил свинарник и конюшню, нарубил дров...

От холода и навалившего снега каждое движение давалось с трудом, но мою работу за меня никто делать не собирался. Помимо всех бед, мы потеряли одну овцу после первой стрижки, а когда отец отказался продать Альфреду Стивенсу мясо по дешевке, тот вышел из себя, и мне пришлось их разнимать. Нервы у всех были на пределе, даже мама на меня рявкнула. Поджидая врача, чтобы тот послушал Альту, она случайно сыпанула в пирог соли вместо сахара, и я нашел ее плачущей от злости.

Во всей этой суматохе у меня осталось так мало времени на себя, что не думать о Дарне было легко. Но иногда я все же отвлекался от дел и вспоминал о нем. Мне стало любопытно, где он сейчас, где живет, добрался ли до дома в одной рубахе, не подхватив простуду. Он сдержал слово и рубашку не вернул; мне пришлось выменять запасную у Фреда Купера, и надеялся, что мама не заметит подмены. Этот Дарне не такой уж рыцарь, каким хотел предстать, думал я, и меня это радовало; еще больше я радовался, что сумел отвадить его от Альты. Но вместе с тем я был как на иголках, будто ждал чего-то; мне казалось, что я упустил что-то важное.

Прошла неделя или две, прежде чем Альта поправилась достаточно и вспомнила о нем. Однажды после ужина, в один из тех дней, когда солнце не хочет клониться к закату, но дневного света все равно не хватает, чтобы переделать все дела, я устал, и все тело у меня болело, а от слепящих солнечных лучей на снегу перед глазами плясали звезды. Надо было лечь спать, но в комнате Альты горел камин, в отличие от моей — холодной, темной и неприветливой. Я вошел на цыпочках и сел на стул у ее кровати. Теплая спальня освещалась лишь пламенем в камине и одной-единственной лампой; зо-

лотистый полумрак смягчал все контуры — лица спящей Альты, замысловатого узора из сердец и ромбов на выцветшем бледно-розовом одеяле, старых штор, массивного изголовья железной кровати. Я смотрел в огонь, думая обо всем и ни о чем: когда ощенится наша собака Пружинка, пригласить ли мне Пераннон Купер на ужин в честь Завершения, не лучше ли пускать овец пастись на поле у рощи и окупится ли баран, купленный по настоянию отца. Но о чем бы я ни думал, в глубине сознания неотступно маячила фигура — худощавая, темноглазая, смотревшая на меня с вызовом. — А Люциан приходил меня проведать?

Я вздрогнул.

— Что?

Альта перекатилась на другой бок и откинула со лба влажные пряди волос.

— Аюциан приходил меня проведать? Мама сказала, что я долго пролежала в лихорадке. Я ничего не помню. — Нет.

— Ни разу?

— Нет.

У нее на шее пульсировала жилка.

— А ведь он обещал.

— Значит, не сдержал обещание.

— А как же его одежда?

Я пожал плечами. Как раз с утра мама в испуге вспомнила: — Ох, а ведь тот юноша так и не вернулся за рубашкой! И такой дорогой плащ... Еще решит, что мы воры.

Ничего не сказав в ответ, я незаметно ускользнул в конюшню и принес лошадям гораздо больше воды, чем нужно, а потом уработался до седьмого пота.

— Ho это ужасно, — заметила Альта. — Он решит, что ты украл его вещи.

— Они, наверное, ему больше не нужны.

— Но как же так? И он обещал меня проведать. Не понимаю, почему он не пришел.

— Думаю, он просто забыл о твоем существовании. Сестра нахмурилась и села на подушках, завернувшись в покрывало. От движения она закашлялась. Я потянулся, взял ее за руку и держал, слегка сжимая, пока ее дыхание не восстановилось.

— Глупышка, — проговорил я, — посмотри на себя. Кряхтишь и плюешься, как старая молотилка Дженсона. Она закатила глаза.

— Я же не нарочно заболела.

— А кто в этом виноват? — Я старался не слишком на нее наседать. — И все ради чего? Ради какого-то мальчишки, который даже не пришел тебя навестить. Наверняка он давно уехал.

— Он племянник лорда Арчимбольта. — Что?

Альта поморщилась и выдернула руку: наверное, я сжал ее слишком сильно.

— Мне Сисси Купер сказала. Он из Каслфорда, но сейчас живет у лорда и помогает ему... управлять замком или что-то в этом роде. Сисси говорит, он из очень богатой семьи. Управляющий лорда Арчимбольта сказал другу ее деда, а тот сказал отцу Сисси, а она...

— Так он живет в Новом доме? И надолго он приехал? — Никто не знает. Может, и навсегда. Может, после смерти лорда Арчимбольта он унаследует поместье и замок.

Я встал, но в маленькой комнате даже некуда было отойти. Сел на корточки у очага и стал тыкать кочергой в огонь, пытаясь разломать наполовину прогоревшие дрова.

— Он обещал зайти и навестить меня. А еще сказал, что пришлет мне фруктов из Каслфорда!

— Видимо, пошутил. — Я сломал пополам самое больше полено, и оно развалилось, выпустив сноп искр. — Эмметт, что с тобой? За что ты его так ненавидишь? Я сел на пятки. Сквозняк приподнял кусок коры в очаге, и по его краю поползла огненная полоса; затем он взлетел и закружился, словно серая снежинка.

— Лучше, чтобы вы с ним не виделись, — проговорил я наконец. — Он не станет... такие люди, как мы, не можем... Ты не можешь... Ты понимаешь, о чем я. Лучше тебе о нем забыть. — Нет, не понимаю.

Я взглянул на нее: она наклонилась вперед, щеки ее пылали.

— Ты ничего о нем не знаешь. Почему я не могу ему понравиться?

— Понравиться? Альта, ты ребенок, которого он вытащил из воды. Вот и все. Забудь о нем, ради всего святого! — Мы обменялись гневными взглядами. — В любом случае, — сказал я медленнее, — как ты сама заметила, он обещал тебя навестить и не пришел. Можешь сделать выводы.

Она молчала. Пепел в очаге вспыхивал и бледнел. Я понял, что если буду продолжать ворошить головешки, огонь совсем потухнет. Вытащил кочергу и встал. На каминной плите тонким слоем лежал пепел; я чувствовал его между пальцев. — Что ты ему сказал?