Страница 4 из 116
Отец счёл инцидент исчерпанным, а зря. Не прошло и двух декад, как во всех конфетных лавках появились коробки, на которых красовалась моя физиономия с подписью «Портрет Труди Вюрцль». Сами же конфеты назывались «Гремонская красавица». Художник подправил первоначальную работу: вместо школьного платья и фартука девушка на картинке носила полупрозрачную шемизетку и корсаж традиционного костюма.
До той поры шоколад в Гремоне продавался только заморский, это был первый местный опыт и вышел он более чем удачным. Коробки, несмотря на высокую цену, расходились как горячие пирожки, а вместе с ними и моя физиономия. Меня стали узнавать на улицах, тыкать пальцем. Это было невыносимо.
Ещё через две декады от меня отказался жених.
За Густава меня просватали ещё в детстве и я росла с сознанием, что вот за этого мальчика я выйду замуж когда вырасту. Он мне нравился. Высокий, симпатичный, внешне чем-то на меня похожий: тоже голубоглазый блондин. Его отец, как и мой, торговал тканями, только не полотном, а более дорогими и изысканными материями: сукном, драпом, велюром, а также тафтой, атласом и муаром. Господин Шнедель был гораздо богаче отца и поэтому в нашем доме считалось, что Густав — очень достойная партия и ему даже разрешалось гулять со мной в саду без присмотра взрослых. Скажу честно: мы пару раз целовались. Глупо, по-детски, но тем не менее. Места у нас очень патриархальные. Если бы кто узнал, случился бы скандал на весь город.
Мы с Густавом ждали только моего выпускного. Сразу после него должны были объявить о нашей свадьбе. И вот примерно за пять декад до этого события господин Шнедель пришёл к моему отцу и заявил, что помолвка расторгнута. Он не может позволить, чтобы портрет его невестки красовался на коробках с конфетами, которые может купить каждый.
Папаша ничтоже сумняшеся предложил ему выкупить права на изображение у конфетного фабриканта. Ага! Ни до, ни после я не слышала, чтобы так орали. Господин Шнедель поносил пресловутую жадность отца на все корки. Вопил, что папаша сам должен был думать головой и выкупить картину у художника, когда тот её принёс. Выходит, он знал, что старикашка сначала побывал у нас и лишь потом отправился к кондитерам? Отец оправдывался, но ничего не помогало. Я где-то понимала резоны Шнеделя и не слишком на него сердилась. Очевидно, что виноват был мой отец. Не зря я тогда чуяла беду.
После этого начались для меня тяжёлые дни. Всего ничего до заключительных экзаменов, надо сосредоточиться на них, а я только и делала, что плакала. До сего момента я считалась не только первой красавицей, но и лучшей ученицей в классе, гордилась этим, а тут забыла обо всём.
Все экзамены я пребывала в каком-то полубредовом состоянии, двигалась и говорила машинально, не думая. Как ни странно, сдала все предметы на отлично, даже не заметив как. Не зря наша классная дама всегда говорила, что у Вюрцль знания к мозгу гвоздями прибиты. Так что руководство школы, хоть и перешёптывалось за моей спиной, но аттестат с отличием зажимать не стало. Зато пострадала госпожа Матильда: её уволили за то, что привела на урок художника-пьяницу. Жестоко, но справедливо.
Когда я вышла из школы, прижимая к груди аттестат, меня у ворот встретил Густав. Рядом стоял экипаж, на котором он приехал. Мой бывший жених, ласково, как раньше, улыбаясь, сделал жест, приглашая меня внутрь кареты. Хорошо, что в эту минуту включилась соображалка и я, вместо того, чтобы туда сесть, задала вопрос:
- Густав, ты хочешь снова сделать мне предложение? Вопреки воле твоей семьи? Тогда правильно было бы обратиться к моему отцу, а не приглашать меня в сомнительную поездку.
Этот гад обиделся и выложил мне всё как на блюдечке.
Он, видите ли, до сих пор в меня влюблён, но после того, как с лёгкой руки скотины-художника моя репутация пошла демонам под хвост, жениться на мне не может. Это повредило бы торговле его отца. Зато предлагает пойти к нему в содержанки. Это торговле не повредит. И пусть я не беспокоюсь, содержание хорошее, ещё и дом в придачу.
Как я его тогда не убила, не знаю. Помню только, что его физиономию украсили царапины от моих ногтей, но не могу сказать почему: я всего лишь наградила его пощёчинами. С двух рук.
Так как это происходило у ворот нашей гимназии, а она стоит на главной площади, назавтра об этой сцене знал весь город.
Вот тогда-то я и узнала, что такое жизнь.
До этого всё по большому счёту было неплохо. Конечно, приходилось экономить на всём, чём можно и нельзя. Даже училась на отлично я не просто так, а чтобы папаше не пришлось платить за учение. Из-за скупости отца Вилма, моя мачеха, сама варила мыло, плела кружева, шила платья и держала кур той мелкой бионской породы, о которой говорят, что эти птички и на камнях прокормятся. Мне регулярно приходилось штопать чулки и крутить ручку крупорушки, а питались мы тем, что готовилось из мясных обрезков, которые приличные люди покупают дворовым псам, хотя денег у папаши хватило бы держать повара и баловать семью изысканными блюдами. Это казалось маленькой девочке лишением и унижением. Ха! Не знаю как там с лишениями, а унижения я хватила полной ложкой как раз в этот период. Дня не проходило, чтобы какой-нибудь скот не пришёл и не начал торговать меня у отца. Брак, естественно, никто не предлагал, только взять на содержание. Самым ужасным было то, что я отлично понимала: отец с удовольствием продал бы меня кому-нибудь, чтобы не держать в доме и не кормить больше. Удерживало его одно соображение: дочь-содержанка положила бы конец существованию торгового дома Вюрцль. После такого скандала гильдия не потерпела бы отца в своих рядах. Спасибо Вилме: она каждый день ездила папаше по мозгам, напоминая об этом обстоятельстве.
Так прошло лето, а в начале осени грянул гром: умерла моя бабушка, мама мамы. Я её плохо знала, она настолько не переваривала моего отца, что не желала появляться в его доме. А вот папаша возлагал на неё большие надежды. Даже назвал меня Гертрудой в её честь. Второе имя — Аделина — мне дали в честь другой бабушки, которую я не могла помнить, так как она умерла задолго до моего рождения.