Страница 53 из 69
Одно время мне часто приходилось наблюдать ещё одну чрезвычайно неприятную фигуру, в чьей, наверное, жизни в какой-то степени был повинен именно я. В смысле её наличия.
Порой дети любили поиздеваться над ней, над этой фигурой: пьяницей и наркоманкой. Даже некоторые взрослые не упускали возможность раззадорить её пыл и поглядеть на тот колоритный спектакль, который традиционно следовал за всеми этими провокациями. То было ужасно, отвратительно, противоречило всякой человеческой природе. Я имею в виду и выходки той потерявшей всякое человечье обличие женщины и тех, кто забавлялся, ухохатываясь и ёрничая, распаляя её гнев. Как загнанный зверь, под улюлюканье малолеток, она часто просто сбегала от глаз толпы, неистово рыча, матерясь и осыпая всех проклятиями, и где-нибудь пряталась. Её стоило бы и пожалеть, вникнуть милосердно в её прошлую жизнь и попытаться отыскать во всей той черноте толики того, что могло бы стать ей оправданием во всём том нынешнем её состоянии. Стоило бы... и нет – одновременно. Достаточно учесть лишь факт её спонтанных агрессий, которые ежедневно можно было наблюдать на улице, в разных её частях; учесть возможность того, что эта антисоциальная личность потенциально способна причинить вред детям, которые не защищены от этой пагубы (и не защищён никто, поскольку законодательно, пока она никого не убьёт или не покалечит, ей ничего нельзя сделать; а даже если она и совершит какое-то злодеяние по отношению к кому-то, то вполне реальна возможность того, что её признают невменяемой – и эта удручающая истина была известна многим; и именно поэтому с ней никто не хотел иметь дела); и достаточно вспомнить мне один фрагмент из этой летописи, когда мною вспоминаемая и разбираемая алкоголичка била женщину преклонных лет пластиковой бутылкой, наполненной водой, по той лишь причине, что та сделала ей какое-то замечание. Вывод напрашивается весьма простой, на ум приходит единственная мысль об уже назревшей необходимости секционной зачистки... но это лишь мечты.
Но что более меня угнетает сейчас и угнетало тогда, так это то, что косвенно и я был повинен во всём её зле, ею учиняемом.
... Как-то зимой, возвращаясь домой с работы в кондитерской, я приметил в свете фонаря барахтающееся тело, которое переваливалось с боку на бок, кряхтело, мычало и ныло. Оглядевшись и прикинув, что мне сегодня точно не уснуть, если я пройду мимо и оставлю человека замерзать в сугробе, я полез через глубокий снег на выручку. Как оказалось, это была женщина, ещё вполне молодая; сквозь её надрывные стоны и плач я смог различить лишь несколько слов, из которых мог составить мнение о её самочувствии и том, что произошло. Она непрестанно повторяла, кряхтя, что ей отбили почки, что она не может встать и что она замерзла. Просила меня вызвать «скорую», что я тут же и сделал. Ожидая бригады врачей, я пытался её поднять со снега, но тут же слышал надсадный стон и оханье, ноги её не держали, она валилась снова, как тряпичная кукла, обвисала и продолжала выть. Её ладони совсем побелели, я думал обнаружить перчатки или варежки в её сумочке, открыл её, но там было пусто, абсолютно. Единственное, что мне там удалось обнаружить, – это запечатанный шприц и немного денег. И в голове мелькнула неутешительная мысль о том, кому я сейчас помогаю, не давая умереть в снегу. Паззл сложился в отчётливую картинку. Стало ясно, какие причины имеют её боли в почках, которые якобы ей отбили; каковы причины её заунывных стонов и бессвязной речи. Но я продолжал сидеть с ней на коленях и растирать ей ладони, дабы те не отморозились напрочь. Стянул свои перчатки, попытался их надеть на её окоченевшие руки, но пальцы её всё время сгибались, поэтому пришлось весьма помучиться, пока всё-таки мои старания не увенчались успехом и ладони её не были защищены от мороза. Благо, что ко мне на помощь пришли двое мальчишек, которых заинтересовала таковая странная картина под фонарём. Уже с их помощью я дотащил её, невменяемую, плачущую, до аптеки, усадил там на стул и снова позвонил в «скорую». Через минут десять приехали врачи, профессиональным, намётанным взглядом тут же поняли, с кем имеют дело, и нас с мальчиками отпустили. Я видел, как её усадили в машину «скорой помощи», как они уехали. Вдруг вспомнил, что я не забрал свои перчатки, которые очень любил, красные, изящные, купленные мной в женском отделе. Но потом подумал, что я сделал доброе дело, порадовался за себя, и разочарование по поводу утраченных перчаток сгладилось. Порадовался за ту несчастную, которая, возможно, только благодаря мне, и не погибла от холода, хотя прохожих в тот вечер было великое множество, но все шли мимо, даже не глядя в ту сторону, где она барахталась,... все идут мимо... никто не берёт листовку... все идут мимо... никто не спасёт, когда это действительно жизненно необходимо... и все идут мимо дальше. В своей глухой скорлупе, отупевшие от своих «Я».
И лишь потом я узнал в той орущей, коротко стриженной, сквернословящей зверюге с красной рожей, с синяком под глазом, с обмазанной зелёнкой головой с болячками ту, которую я спас. И я сделал ужасающее открытие: я же мог пройти мимо... и мир бы очистился хотя бы от этой скверны; мир стал бы лучше, да, на йоту, но лучше... но я помог этому злу выжить – из незнания, что это – зло... Совершил его, не подозревая и не предполагая, как те жестокие дети, убивающие ящериц или сжигающие муравейники, знакомящиеся так с миром. И я смотрел ей вслед, качающейся, воющей, и задавался вопросом: зачем я тогда спас её? И сразу же приходил логичный ответ внутреннего голоса: «Ты бы не смог жить с мыслью о том, что имел возможность помочь, но не помог». И всё вставало на свои места...